XIII
В своем повествовании мы оставили Уильяма Т. Шермана в сентябре 1864 года в лагере у Атланты. В этот момент сорокачетырехлетний генерал находился в расцвете своих умственных и физических сил; к богатым книжным профессиональным знаниям он добавил трехлетний плодотворный опыт непосредственных боевых действий; к тому же его теплые дружеские отношения с Грантом шли на пользу обоим и стране в целом. Теперь его «деловой мозг» запланировал экстраординарную операцию – марш к морю. Он предполагал оставить Томаса разбираться с Худом, а сам, как он говорил, намеревался заставить «рыдать Джорджию». Но президента сильно беспокоило его решение оставить Худа в тылу, поскольку «одна ошибка может оказаться фатальной для его армии». Тем временем Худ переправился через реку Теннесси и вторгся в штат Теннесси; эта операция заставила Гранта сомневаться в разумности плана Шермана. Он даже поинтересовался, не лучше было бы сначала разгромить армию Худа, а потом идти на юг. Но Шерман, предчувствуя подобные возражения, уже направил Гранту донесение, в котором постарался снять опасения главнокомандующего, и вытянул из него приказ: «Действуйте как запланировали».
Поход к морю, поход на север от Саванны и действия Томаса в Теннесси являются комбинацией смелости и эффективного стратегического решения, ставшего возможным только после кампании Чаттануга – Атланта, и представляют собой ее логичное продолжение. Сотня человек могла продумывать план выхода к океану, но гений полководца заключается в предвидении возможных ходов противника, в готовности противостоять ему, в трезвой оценке физических и моральных результатов от разделения Конфедерации надвое. Проявляя разумную предосторожность и полностью сознавая трудности планируемой операции, Шерман проявил, когда остальные покачивали головой, такую же активность и силу воли, как Грант в виксбергской кампании. Ни один полководец, не обладающий дерзостью и решительностью, не стал бы упорствовать в своем решении начать марш в Джорджию после того, как Худ форсировал реку Теннесси, тем более что и сам Грант одно время сомневался в разумности операции. Шерман был командующим и, даже прекрасно зная своих людей и трезво оценивая обстоятельства, понимал, что успеха ему не видать, если Томас не разгромит Худа. В этом, как показали дальнейшие события, и заключался основной риск. Но Шерман очень хорошо знал Томаса. Они вместе учились в Вест-Пойнте, в те же годы стали друзьями; превратности Гражданской войны сблизили их еще больше, несмотря на расхождения во мнениях, возникавших из-за различия темпераментов. Шерман был полностью уверен в Томасе, хотя обеспечил его силами, достаточными для любой ситуации, чтобы оборона Теннесси не вызывала никаких сомнений. «Если бы у меня был Скофилд, – телеграфировал Томас, – я бы чувствовал себя совершенно спокойно».
[704] Шерман уже отправил из своей армии корпус Скофилда на север с указанием поступить в распоряжение Томаса. В тот день, когда Шерман начал поход к морю, Томас отправил ему донесение: «Сейчас я не опасаюсь, что Борегар с Худом
[705] могут причинить нам неприятности. Если Худ попытается преследовать вас, я последую за ним с максимальной скоростью. Если он не пойдет за вами, я тщательно подготовлю свои войска и уверен, что у меня достаточно сил, чтобы разгромить его, если только он не убежит слишком быстро».
[706]
В это время командующие армией Союза не были уверены, последует ли Худ за армией Шермана или пойдет на север, к Нашвиллу. Армия, двинувшаяся к морю, оказалась неоправданно громоздкой, и отделение более 10 000 человек во главе со Скофилдом было скорее облегчением, поскольку, как показали дальнейшие события, Шерман был достаточно силен, чтобы нанести поражение Худу и разбросанным войскам неопределенной численности, которые могли бы собраться для обороны Джорджии. Более того, поскольку его конечной целью было «укрепление наших армий в Виргинии», он должен был иметь достаточно войск, чтобы противостоять Ли, пока Грант не сядет тому на пятки. Он признавал, что силы, оставленные в Теннесси, «численно превосходят» войска Худа.
[707] Если принять во внимание все, что могло быть известно в период с 1 по 12 ноября, кажется бесспорным, что он совершенно справедливо поделил армию между собой и Томасом.
Шерман взвешивал свое решение неторопливо, внимательно, предусмотрительно; за шесть дней до того, как двинуться на юг, он был готов при необходимости совместно с Томасом начать преследование Худа; в таком случае один выступил бы непосредственно против конфедератов, а другой отрезал бы им пути отступления, поскольку Шерман считал, что «главной целью должен стать разгром этой армии»;
[708] но шли дни, и он укрепился во мнении, что марш-бросок на юг перевешивает все прочие планы, и принял окончательное решение. 12 ноября, сделав по пути на юг остановку в Картерсвилле, он получил последнее донесение Томаса
[709] и ответил: «Очень хорошо».
[710] Мосты были сожжены, перерезаны все телеграфные провода и все линии коммуникаций с Томасом и правительством. Судьба Шермана, как и Юлиана,
[711] что «бесстрашно устремился в самую глубь Маркианского, или Черного, леса», на многие дни оказалась неведома миру.
[712] С 12 ноября по 14 декабря на Север от него не поступило ни одного сообщения. «Я не стану пытаться посылать курьеров, – написал он Гранту, – но уверен, что газеты Ричмонда будут держать вас в курсе».
[713] В течение 32 дней ни Линкольн, ни Грант не имели иной информации об этом важном походе, кроме той, что могли почерпнуть из газет конфедератов.
Живое воображение Шермана оттенило странность ситуации: «Две враждебные армии движутся в противоположных направлениях, каждая в полной уверенности, что этим добьется окончательного и решительного результата великой войны».
[714] Нет никакой возможности найти строгую последовательность в высказываниях этого великого полководца; отдельный аспект кампании часто привлекал его внимание в ущерб остальным, и он был настолько плодовит в мыслях и быстр на слово, что идея, возникшая в его уме в конкретный момент, моментально обретала выражение без оглядки на прежние речи. Как почти всегда бывает с людьми действия, сегодняшние мысли могли подавлять вчерашние, но лишь для того, чтобы завтра уступить место новым, хотя это не оказывало негативного влияния ни на его способность принимать правильные решения, ни на непреклонность в осуществлении плана. Гранту, более сдержанному и совсем не экспансивному, невозможно предъявить обвинения в непоследовательности его письменных приказов. Ему не хватало воображения и он не был таким беспокойным. Одно замечание Шермана демонстрирует точную характеристику разницы темпераментов: «Гранту плевать на то, что делает противник вне поля его зрения, а меня это пугает».
[715]
