Он
[6] был радушно принят не подозревавшими о его замыслах хозяевами; после обеда его проводили в спальню для гостей, но, едва показалось ему, что вокруг достаточно тихо и все спят, он, распаленный страстью, входит с обнаженным мечом к спящей Лукреции и, придавив ее грудь левой рукой, говорит: «Молчи, Лукреция, я Секст Тарквиний, в руке моей меч, умрешь, если крикнешь». В трепете освобождаясь от сна, женщина видит: помощи нет, рядом – грозящая смерть; а Тарквиний начинает объясняться в любви, уговаривать, с мольбами мешает угрозы, со всех сторон ищет доступа в женскую душу. Видя, что Лукреция непреклонна, что ее не поколебать даже страхом смерти, он, чтобы устрашить ее еще сильнее, пригрозил ей позором: к ней-де, мертвой, в постель он подбросит, прирезав, нагого раба – пусть говорят, что она убита в грязном прелюбодеянии. Этой ужасной угрозой он одолел ее непреклонное целомудрие.
Похоть как будто бы одержала верх, и Тарквиний вышел, упоенный победой над женской честью.
Лукреция, сокрушенная горем, посылает вестников в Рим к отцу и в Ардею к мужу, чтобы прибыли с немногими верными друзьями: есть нужда в них, пусть поторопятся, случилось страшное дело. Спурий Лукреций прибывает с Публием Валерием, сыном Волезия, Коллатин – с Луцием Юнием Брутом – он случайно вместе с ним возвращался в Рим, когда был встречен вестником. Лукрецию они застают в спальне, сокрушенную горем. При виде своих на глазах женщины выступают слезы; на вопрос мужа: «Хорошо ли живешь?» – она отвечает: «Как нельзя хуже. Что хорошего остается в женщине с потерею целомудрия? Следы чужого мужчины на ложе твоем, Коллатин; впрочем, тело одно подверглось позору – душа невинна, да будет мне свидетелем смерть. Но поклянитесь друг другу, что не останется прелюбодей без возмездия. Секст Тарквиний – вот кто прошлою ночью вошел гостем, а оказался врагом; вооруженный, насильем похитил он здесь гибельную для меня, но и для него – если вы мужчины – усладу».
Все по порядку клянутся, утешают отчаявшуюся, отводя обвинение от жертвы насилия, обвиняя преступника: грешит мысль – не тело, у кого не было умысла, нету на том и вины.
«Вам, – отвечает она, – рассудить, что причитается ему, а себя я, хоть в грехе не виню, от кары не освобождаю; и пусть никакой распутнице пример Лукреции не сохранит жизни!» Под одеждою у нее был спрятан нож, вонзив его себе в сердце, налегает она на нож и падает мертвой. Громко взывают к ней муж и отец. Пока те предавались скорби, Брут, держа пред собою вытащенный из тела Лукреции окровавленный нож, говорит: «Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь – и вас, боги, беру в свидетели, – что отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме».
Брут сдержал свое слово. Таким образом, республика была установлена из-за вопиющего злодеяния царевича; из-за того, что женщина, как порядочная римлянка, ценила свою честь выше жизни; а также потому, что нашелся мужчина, пожелавший отомстить за нее. Однако далеко не все римляне желали свержения Тарквиния, и потому вскоре был составлен заговор с целью вернуть его на трон. Он был раскрыт в тот момент, когда Брут занимал должность одного из двух консулов – должностных лиц, заменивших царя. Он председательствовал на народном собрании, сидя в кресле судьи, когда ему сообщили имена заговорщиков. В списке оказались два его сына. Брут должен был вынести им обвинительный приговор и наказать их, это была его обязанность. И хотя народные толпы восклицали, что не хотят покрывать его семью таким позором, что он может простить своих сыновей, Брут был непреклонен. Он считал, что его детей должны судить по тем же правилам, что и всех остальных. Не дрогнув, он наблюдал за тем, как его детей раздели, высекли, а затем обезглавили, – настолько он был предан Республике.
Римляне, разумеется, прославили Брута. В его поведении они нашли образец преданности республике: человек жертвует своими частными, личными привязанностями во имя общественного блага. Это то, что римляне называли словом virtus – доблесть. Доблесть считалась важнейшей республиканской добродетелью, поскольку она стала нравственным основанием республики, заменив собой преданность римлян царю.
Поведение Брута может показаться вам бесчеловечным. Как мог он спокойно сидеть и наблюдать за казнью собственных детей? Республиканская доблесть порождала чудовищ!
Как это ни странно, незадолго до революции во Франции сложился настоящий культ республиканского Рима, причем не только среди тех, кто хотел реформировать абсолютизм. Придворный художник Людовика XVI Жак-Луи Давид написал два полотна на знаменитые сюжеты из Ливия. На одном из них он изобразил Брута, однако не в тот момент, когда тот сидит в кресле судьи и выносит приговор своим сыновьям, а дома, куда ему приносят их обезглавленные тела. Это позволило художнику противопоставить неподвижного, непреклонного отца, смотрящего прямо перед собой, слабым женщинам – матери и сестрам казненных, – которые оплакивают свою потерю. Второй раз Давид воздал честь республиканской доблести в картине «Клятва Горациев».
Горации – это три сына Горация, которых выставили с римской стороны на поединок против трех воинов из вражеского лагеря. Так иногда поступали воюющие стороны, желавшие разрешить возникший между ними конфликт и в то же время избежать полноценной битвы. Давид на своем полотне изобразил отца, который берет с сыновей клятву верности Риму.
Они прикладывают ладони к лезвиям своих мечей, а затем поднимают их в республиканском приветствии. Впоследствии этот жест позаимствуют у римлян нацисты. Женщины – мать юношей и их сестры – вновь проявляют человеческую слабость: они изображены рыдающими из-за отъезда юношей. Одна из сестер страдает вдвойне, поскольку она помолвлена с одним из противников, против которых будут сражаться ее братья.
Поединок был поистине жестоким, ужасающим. Это была настоящая битва насмерть. Она великолепно описана у Ливия. В живых остался лишь один юноша, сын Горация. Рим одержал победу. Далее Ливий рассказывает, как оставшийся в живых юноша возвращается домой и застает сестру в слезах: она оплакивает своего жениха, убитого братом. Тогда он обнажает меч и пронзает им сестру, наказывая ее за то, что триумф своего брата и всего Рима она встретила слезами, а не ликованием. Вновь та же идея: семью нужно принести в жертву республике. Убийцу вызывают в суд, однако вскоре снимают с него все обвинения. Его отец приходит на разбирательство, осуждает свою дочь и тем самым помогает оправдать сына.
* * *
Римская республика просуществовала несколько столетий, а затем начала приходить в упадок. Она все время расширяла свои территории. Успешные полководцы, совершавшие завоевания, начинали соперничать и бороться друг против друга. Солдаты из их армий чаще оказывались верны своим командующим, а не Республике. И вот однажды появился полководец, сумевший подавить конкурентов. Его звали Юлий Цезарь. Наш «второй» Брут организовал убийство Цезаря, чтобы спасти республику от тирании. Однако это привело лишь к новому витку гражданских войн, в которых участвовали Брут и его сторонники с одной стороны и последователи Цезаря – с другой. Победителем из них вышел внучатый племянник и одновременно приемный сын Цезаря, который в 27 г. до н. э. провозгласил себя первым римским императором под именем Августа.
