Убедительный и настойчивый голос Катарины Целл звучал в том самом городе, в котором три уцелевших в ходе секуляризации монастыря продолжали защищаться от нападок городского совета. Живучесть монастырской жизни в Страсбурге демонстрирует возможность женщин отстоять свои убеждения в обстоятельствах, в которых гражданские и церковные власти вынуждены были идти на компромисс. Но женский отклик на Реформацию не всегда позволял найти компромиссное решение. Госпожа Фоглин была осуждена городским советом Нюрнберга после того, как начала проповедовать в церкви при городской больнице
[335]. Совет Меммингена попытался ограничить обсуждение религиозных вопросов среди женщин в пределах города, и женщины-проповедницы, часто вдохновленные наиболее радикальными идеями евангелистских доктрин, были изгнаны из Цвиккау и других городов
[336]. Участие женщин в проповедовании было определяющей чертой многих ересей (по крайней мере, в глазах средневековой Церкви). Многие женщины из общины лоллардов демонстрировали способность запоминать большие отрывки Библии и применять это знание для защиты своей позиции
[337]. Подобно катарам (альбигойцам) и вальденсам английские лолларды, казалось, предоставляли женщинам возможность заняться религиозной деятельностью, чего или не было в институциональных церквях, или такие возможности были менее привлекательны. Женщины участвовали в ересях как читательницы, наставницы и проповедницы, хотя, как заметила Маргарет Астон, нет убедительных свидетельств того, что женщины когда-либо выполняли обязанности священников
[338]. Отклик религиозных женщин, в том числе евангелисток, на Реформацию был отчасти вызван ее новизной, неопределенностью и сложившимися обстоятельствами, но этот отклик не был полностью отделен от паутины идей и отношений с Церковью, а также убеждениями, которые устраивали женщин предыдущих столетий.
Выводы
Любая оценка отклика женщин на Реформацию основывается на допущении, что на определенном уровне в женщинах есть какая-то «особенность», возможно воображаемая или придуманная, которая побуждает к изучению природы общества и культуры эпохи Реформации. По четким данным археологии, строение тел мужчин и женщин осталось в основном неизменным в течение последних 150 000 лет. Но если с биологической точки зрения человек мало изменился, способ, каким мы попытались придать ей смысл, стали выражать чувства и мысли и обговаривать наши отношения с семьей, друзьями и соседями, продемонстрировал более высокую степень гибкости. Внутри христианской традиции словарь такого способа, языка и их выражения глубоко укоренен в позиции и заявлениях институциональных церквей
[339]. Отказом от целибата и непорочности как высшей формы жизни и утверждением ценности и преимуществ христианского брака протестантская Реформация вызвала фундаментальный сдвиг в динамике человеческих отношений, вторгаясь в чрезвычайно индивидуальную среду, где сталкивались богословие, сексуальность и чувства.
В некоторых отношениях мало что изменилось. Дохристианские идеи о женщинах проникли в сочинения Августина, в которых отношения между женщинами, сексуальность и грехопадение представлялись свидетельством опасности, воплощенной в дочерях Евы
[340]. Влияние Августина на нравственное богословие католической церкви было основополагающим, и идеи Реформации о женщинах и браке были заложены под его тенью. В этом смысле границы споров остались прежними. Но размышления Лютера о Евангелии, грехе и спасении требовали поверки августиновской традиции. Человеческий грех, особенно сексуальный, утверждал Лютер, коренится в неспособности оценить оправдывающую благодать Бога. Неспособность постичь благодать Божью вызывала не любовь, а овеществление женщин, и именно это рождает различие между телом блудницы (Hurenleibe) и любовью невесты (Brautliebe). В брачном союзе мужчины и женщины были одновременно и грешниками, и святыми, но именно супружеская жизнь позволяла парам жить и учиться в вере
[341]. В этой концепции брак и семья представлялись лекарством от греха, и Стивен Озмент зашел настолько далеко, что предположил, что Лютер «поместил дом в центр Вселенной»
[342]. В Европе после Реформации, говорят нам, брак был «фундаментальной ячейкой общества и микрокосмом социального порядка»
[343]. Образ благочестивого домохозяйства обеспечивал связь между верой и практикой, материально и наглядно выражая представления Лютера о непорочности, сексуальности и грехе.
Но здесь нужно быть осторожными: Реформация не изобрела семью. Почитание Святого семейства оставалось живой частью позднесредневекового христианства. Набожность религиозно-просветительского движения «Новое благочестие» (Devotio Moderna) подчеркивала положительные отношения между супружескими парами и Богом, а связь между мужчиной и женщиной в браке почиталась священной. Брак был орудием освящения, каналом благодати, созданным по образу Христа-жениха, взявшего в невесты Церковь
[344]. Протестантские рассуждения, определенно подчеркивавшие роль мужа и отца в христианском семействе, коренилась в этой традиции. Страстный отказ от непорочности и священнического целибата помещал семью и дом в иной контекст, но общий язык в католических и протестантских пастырских сочинениях указывает на общность их корней. Аналогично лютеровское послание помещает женщин морально, интеллектуально и физически ниже мужчин – пример того, что отношение Реформации к женскому полу не полностью изменило христианскую традицию. Нападки на безбрачие духовенства были наглядным свидетельством богословского иконоборчества, но не переворачивали укоренившиеся представления о женщинах, сексе и грехе. Евангелическая мысль традиционно воспринимала женщин как (в медицинском плане) более спокойных, слезливых, слабых и менее рациональных созданий, физически предназначенных для вынашивания ребенка и подчиненных задачам воспроизводства. Женщины, которые выходили замуж, подчинялись супругу и рожали детей, поступали естественно, нравственно и правильно. Однако пессимистичный тон более поздней протестантской литературы XVI–XVII веков по вопросам брака позволяет предположить, что этот образец принимали не всегда и не все. Частые ссылки на долг послушания и женские пороки гордыни, тщеславия и похоти неявно подтверждали, что брак и нравственность оставались насущными проблемами
[345]. Идея библейской свободы, пропитанной евангелическим оптимизмом, могла бы сделать протестантство привлекательным выбором для женщин. Но не следует переоценивать подлинность этого выбора или степень, в какой реформированное домохозяйство действительно изменило положение женщин в обществе эпохи Реформации. Как мы видели, отклики женщин на Реформацию были личными и прагматичными, а единственной их постоянной чертой оказалась изменчивость. Сдвиги в принципах учений о спасении были не отвлеченными рассудочными идеями, а частью непрерывного диалога между вероучением, порядком и деяниями, который начался задолго до Реформации и не закончился с ней.
