Эти размышления занимают максимум две секунды – и вот я уже прохожу сквозь пузырь в таз, выдёргиваю ноутбук из розетки, хватаю и держу его так крепко, что, кажется, он сейчас треснет. Цифры всё бегут и бегут вниз по экрану, а потом… просто останавливаются.
И ничего не происходит.
Не то чтобы совсем ничего. Но описать это сложно: ни вспышки, ни хлопка, ни свиста. Нет ветра, электрического разряда или слепящего белого света. Только дымка перед глазами, словно я посмотрел сквозь огромную невидимую лупу. Я сижу, уставившись в экран ноутбука, но боковым зрением замечаю, что вещи в комнате не на своих местах. Отрываю взгляд от экрана и осматриваюсь: я всё ещё в бункере, но теперь он выглядит иначе.
1. Со стола исчезли папины письма.
2. Чашка с плесенью внутри тоже исчезла – я провожу ладонью по столу там, где она стояла раньше.
3. Минуту назад я смахнул бы рукой облачко пыли, но сейчас стол чистый.
Появились и новые вещи.
1. На столе лежит открытая пачка печенья.
2. На полу – небольшая стопка комиксов: «Человек-паук» и тому подобное. Они могли быть здесь и раньше, но мне кажется, я бы заметил. И мой папа таким не увлекался.
3. На стене висит мишень с видавшими виды дротиками. Опять же, я не мог не заметить её раньше.
Вдоль стены стоят те же двухъярусные кровати, как и прежде заправленные. Около одной из них коробка с надписью «Ананасы Доул»
[27]. Была ли она тут раньше? Не уверен.
Кто-то скребётся у моих ног – конечно, это Алан Ширер. Я беру его на руки:
– Привет, приятель! Ты справился!
Он водит носом в ответ. Я запихиваю его в верхний карман пальто – подозреваю, доктор А. Боргстрём не даёт таких рекомендаций в «Разведении хомяков для начинающих», но это ненадолго.
За моей спиной всё те же ступеньки ведут к двери – теперь она свежевыкрашенная и гладкая: никаких пятен ржавчины и ободранной краски.
– Значит, это и есть путешествие во времени, – говорю я Алану Ширеру вслух. Я осматриваю себя: вроде бы всё в порядке. Вынимаю правую ногу из таза и аккуратно трогаю ею пол, словно проверяя температуру воды в бассейне. Я иду к двери, но вспоминаю про ноутбук и оборачиваюсь: нужно убедиться, что он не повреждён – ведь без него мне назад не вернуться. Экран на месте – уже неплохо; я поднимаюсь по ступенькам и открываю стальную дверь.
Выйдя из бункера, я иду вверх по лестнице – доски вернулись на своё место над входом в подвал. Отодвигаю пару досок в сторону – и я в гараже.
И совсем в другом мире. Ладно, мир тот же, но время – другое. Вы привыкнете к этому, как привык и я.
Глава 32
Через несколько секунд я понимаю, что ночь сменилась днём.
Солнечные лучи струятся сквозь пупырчатые стёкла гаражных ворот и подсвечивают стеллажи с инструментами, полки с цветочными горшками, газонокосилку, пылинки. В воздухе стоит запах готовящейся еды, где-то рядом работает радио. Мне очень страшно – скрючившись, я сижу на полу. Но потом медленно распрямляюсь: дверь между домом и гаражом полуоткрыта, за ней кто-то громко ходит по твёрдому полу. Женский голос доносится с кухни всего в паре метров от меня. Удивительно, как я вообще что-то слышу за оглушительным стуком своего сердца.
– Эй, Стоуки, – голос звучит резко, – положи на место. Тебе нельзя играть с этим, маленький паразит! – она говорит на диалекте джорди. Я гадаю, верно ли разобрал имя Стоуки – никогда раньше такого не слышал.
Я стою в центре гаража, как приклеенный, а малыш лет двух нетвёрдо проходит по кухне, потом – в открытую дверь, смотрит прямо на меня и показывает пальцем.
– Ба! Га! – произносит он и улыбается.
– Ну что ещё, Стоуки? – я вижу спину женщины: она наклоняется и берёт ребёнка на руки, а потом открывает дверь в гараж настежь.
– Ба! Га! – это снова Стоуки.
Его мама недовольна:
– Замолчишь ты уже? Здесь никого нет.
Конечно, никого нет, ведь я прячусь за старой газовой плитой: только что я чуть не попался в этом гараже второй раз за десять минут.
Женщина отходит от двери, пересекает кухню, и звук шагов затихает – но я сижу, не двигаясь, ещё несколько минут. Играет «Наш дом» группы «Мэднесс»
[28] – я люблю эту песню, однажды мы исполняли её на школьном спектакле. Песня заканчивается, и идёт заставка – хор радостных голосов нараспев произносит: «Би-би-си Радио Один». Потом вступает знакомый мужской голос – кажется, мама слушает передачу с этим диктором, но только на «Радио 2».
Мужчина говорит:
– Сейчас двадцать две минуты одиннадцатого на «Радио Один».
Я гадаю, чем же минуты на «Радио 1» могут отличаться от любых других, и понимаю, что пора выбираться из гаража.
На дорожке нет «Шкоды», нет и садовой изгороди – только деревянный забор. Я быстро пробегаю по дорожке и выхожу на Честертон-роуд: теперь я почти в безопасности – на открытом пространстве хотя бы можно не прятаться. Перехожу дорогу – вот и первое, что сильно отличается в 1984 году: «джунгли» напротив моего дома исчезли. Зарослей кустов больше нет – только голая земля с редкими островками травы. (Точнее было бы, конечно, сказать, что кусты ещё не выросли.) За десятилетия между моим и этим временем заброшенный участок зарастёт кустарником и сорняками, но сейчас здесь пусто и чисто. Переулок так же уходит в сторону, на своём месте и низкая стена: хорошее место для наблюдения. Со стены открывается обзор в обе стороны Честертон-роуд – меня же почти не видно. Я глубоко вздыхаю и смотрю через дорогу на свой старый дом, стараясь найти все отличия. Деревянные детали выкрашены в другой цвет. Когда я жил здесь, дверь в дом и гаражные ворота были тёмно-красными, а оконные рамы – белыми. Сейчас же всё это – горчично-жёлтого цвета, краска облупилась и облезла.
В целом, дома на улице определённо выглядят новее. Прямо передо мной раньше был раскидистый клён, который осенью осыпается семенами – они слетают на землю, словно маленькие вертолёты. Но сейчас на его месте тщедушное деревце, ещё привязанное к колышку. Араукарии перед домом старого мистера Фрейзера нет и в помине.
А ещё нет машин. То есть несколько есть, но все они стоят около домов, и я насчитал всего пять, припаркованных вдоль улицы. В моём времени обе стороны улицы заставлены машинами. Автомобили кажутся старыми: то есть сами по себе они новые, но модели – маленькие, с квадратным кузовом – давно устарели. Одна машина рядом – старая по-настоящему: это «Остин Кембридж» 1950-х годов, я узнал её. У меня на полке стоит крошечная модель точно такой машины – она досталась мне от папы.
