В этот момент я чувствую, что не вынесу больше ни минуты беспокойства и неопределённости. Мне кажется, меня сейчас вырвет. Я прохожу через заднюю дверь и спускаюсь по ступенькам в бункер. Старую металлическую дверь со штурвалом сменила обычная, и я чувствую запах – странный, но в то же время знакомый. Перешагнув порог, я пытаюсь сразу осознать всё то, что вижу, но это очень трудно.
И вот он – стоит спиной ко мне.
Он слышит мои шаги, оборачивается – и это точно он.
По какой-то причине я не бросаюсь к нему, чтобы обнять, а просто замираю, и он говорит:
– Привет, приятель, – даже не глядя на меня.
Я хочу подбежать к нему и обнять, но не могу. Я не могу даже пошевелиться. Поэтому я осматриваю бункер. Одна из стен заставлена от пола до потолка маленькими клетками – впереди у них решётки с поилками. Должно быть, их тут штук сорок, и в каждой сидят хомяки – по одному или по двое, коричневые и серые, большие и маленькие… К паре клеток прикреплены наградные розетки с ленточками, над столом висят сертификаты в рамках, а на книжной полке я сразу замечаю «Разведение хомяков для начинающих» доктора А. Боргстрёма. Я рассматриваю всё это со смесью восторга и удивления, и тут ко мне подходит папа – он что-то держит в сложенных ладонях.
– Смотри, – говорит он и раскрывает ладони, чтобы показать мне крошечного коричневого детёныша хомяка, – это Алан Ширер. Вот, возьми его.
Я не могу произнести ни слова, а если бы мог, это было бы нечто невразумительное вроде:
– Чего? Э-э-э? А? Как?
– Он прапрапрапрапрапрапраправнук хомяка, которого я нашёл в своём сарае, когда мне было двенадцать, – говорит он, загибая по пальцу на каждое «пра». Потом забирает хомячка и сажает его в одну из клеток.
Я всё ещё молчу. Папа поворачивается и вопросительно смотрит на меня:
– Всё в порядке?
Я киваю. Потом он обращает внимание на мою одежду.
– Симпатичная куртка, Ал. У меня была такая… Он вдруг замолкает. Пристально смотрит на меня, моргает, а я смотрю на него. И кажется, что тридцать лет тают сейчас между нами – в комнате, полной хомяков.
Наконец после долгого молчания он говорит:
– Ал Сингх.
Я киваю.
И вот тогда мы обнимаемся. Это самые долгие, крепкие и искренние объятия за всю историю.
– Ты поверил мне, – говорю я ему в грудь.
Он кивает своим коротким кивком и отвечает:
– Как никому в своей жизни.
Через несколько минут, или через час, или через тридцать лет он смотрит на меня и улыбается:
– Нам с тобой многое предстоит рассказать друг другу.
И это замечательно. Потому что папа обнимает меня. И мне не нужно никуда идти.
Глава 85
Вот, в общем-то, и всё.
Изменил ли я мир? Что ж, свой мир я изменил точно. И мир папы, мамы и дедушки Байрона.
Я рассказал им обо всём, но только папа действительно понимает, что к чему. Он откопал моё письмо в ящике со старыми вещами, мы вместе посмотрели селфи на моём мобильном, но даже после этого осталась куча вопросов. Вопросов, на которые нет ответа.
Например, тем вечером, когда всё это произошло, я ушёл из дома (этого дома) примерно на час и не сказал, куда иду. Это был тот «я», который до этого жил с мамой и папой (то есть не я), и потом другой «я» (я) отправил письмо с Аланом Ширером, и этот мир изменился… Я говорю «и потом», словно это была линейная последовательность времени, когда одно событие следует за другим, но теперь я знаю (или думаю, что знаю): так это не работает. Всё это очень запутанно.
Какое-то время я боялся, что другой «я», мой доппельгангер, однажды вернётся с прогулки и спокойно зайдёт в дом. Вот неловкая была бы ситуация, но, кажется, этого всё-таки не случится.
Я часто думаю, где же сейчас тот я, или дедушка Байрон с плохой памятью, или та мама в браке с Родди без детей? Существуют ли они в каком-то параллельном измерении? Или перестали существовать, когда я отправил письмо и Алана Ширера двенадцатилетнему Паю и мой сегодняшний мир стал реальностью? Надеюсь, так оно и есть, но вряд ли я когда-нибудь узнаю точно.
И наверное, это к лучшему.
В любом случае, я уверен, что эта история останется нашей семейной тайной.
Тётя Гипатия так и живёт в Канаде, но общается с нами куда больше, чем раньше. В другой жизни я видел её всего один раз, а дедушка Байрон почти не упоминал о ней. Зато сейчас мы постоянно разговариваем по «Скайпу».
У нас был долгий разговор с мамой – ей всё это непросто даётся. Думаю, в итоге она приняла случившееся, но не хочет знать никаких подробностей о путешествиях во времени.
– Э-э, честно, это сводит меня с ума, – говорит она, и я не могу её за это винить.
Но мне кажется, она только притворяется, что запуталась. Сегодня утром она получила посылку с «Амазона», и там был магнит на холодильник. На фоне звёздного неба написаны следующие слова:
Время настоящее и время прошедшее
Оба возможны во времени будущем,
И время будущее – в прошедшем.
Т. С. Элиот, «Четыре квартета»
Примерно то же самое всегда говорил и папа. (Мама хотела, чтобы я прочитал книгу Элиота целиком, но в ней слишком много страниц. Может быть, я дочитаю её, когда стану старше.)
Я пытался рассказать маме о Стиве, Карли и нашей жизни с ними, но она ничего не хочет об этом слышать – во всяком случае, пока.
Остался ещё один человек, мысли о котором не отпускают меня. И это Карли. Я часто вспоминаю, как мы без слов дали друг другу пять в такси по дороге домой после эпизода с Грэмом и Беллой. Это может показаться мелочью, но в сравнении с её обычной открытой враждебностью тот жест был всё равно что мирный договор после войны. Потом я думаю о том, как она испугалась, когда обнаружила меня в своей комнате. И мне даже стыдно за то, что я ударил Джолиона Дэнси (но совсем немного, если честно).
Я хочу изменить всё это, а не просто выкинуть из головы. Я помню слова дедушки Байрона во время нашей предпоследней (и первой) ссоры: «Сбежать от реальности не значит изменить её, Ал».
У меня есть идея.
Ладно, я говорю «идея», будто бы это что-то особенное, хотя я всего лишь отправляю Карли сообщение. Я думал о том, чтобы зайти на её страничку на «Фейсбуке» и написать там что-нибудь мистическое, но вспомнил, что однажды уже использовал её «духовность» (хм!) в своих целях. Тем более теперь я отношусь к Карли немного иначе.
Помните ту фотографию Карли в ночь «спиритического сеанса», когда она сидела около композиции со свечой и зеркалом, скрестив ноги? Карли сказала, что пришлёт её мне, и когда я в первый раз зарядил свой телефон, фото пришло, словно эхо из другого измерения. Я легко могу переслать это фото ей обратно. Я пишу сообщение: Ты не помнишь этого. А я помню! И дальше, чтобы это не выглядело слишком странно, я добавляю: Меня зовут Ал. Я не сталкер. И смайлик;), который я потом меняю на:), потому что я улыбаюсь, а не подмигиваю.
