На Шаате устроили каменоломню, где добывали песчаник, служивший строительным материалом для крепости и других царских строек в Нижней Нубии. И наконец, чтобы обеспечить наглядный образец патриотического рвения и вдохновить гарнизон новой южной твердыни на верную службу, Яхмос велел изготовить статую самого себя и установить ее в храме на Шаате, как когда-то сделал Сенусерт III в Семне. Теперь гегемония Египта была прочно установлена от побережья Ближнего Востока до верховий Нила, и Яхмос вполне мог похвалиться, что «убивает он в Верхней Нубии, а боевой клич его слышен в землях Финикии»
[124].
Египет вновь обрел величие, народ избавился от оккупантов и угрозы вторжения. Но национальная эйфория охватила далеко не всех. Люди наверняка не забыли, что понятие «свобода» в разных кругах имеет разный смысл. Для монархии восстановление порядка означало возврат к прежним методам правления — с царем на вершине общества, которого поддерживает и обслуживает безропотное население. Для народа возрождение Египта обещало лишь усиление гнета аристократов. И все-таки нашлась кучка смельчаков, готовых рискнуть жизнью, чтобы помешать безудержному подъему фиванской монархии к абсолютной власти. Не успел Яхмос водрузить египетский стяг на острове Шаат и отплыть на север, в Египет, как в столице вспыхнул мятеж под руководством некоего нубийца. Он, вероятно, решил воспользоваться временным отсутствием царя, но его предприятие было плохо подготовлено и обречено на провал. Яхмос вызвал войска, они дали отпор мятежнику и захватили его в плен. Его неудачливые сторонники также стали пленниками, и их наверняка отправили трудиться на золотых рудниках Нубии.
Затем, видимо, вдохновившись таким отважным, хотя и безрассудным проявлением оппозиции, египтянин по имени Тетиан поднял более серьезное восстание. Возможно, он был сыном или родственником губернатора Нефруси, который пострадал от гнева Камоса в предыдущем поколении. Дело Тетиана — противодействие власти Яхмоса — привлекло к нему многих, и эти «недовольные» явно представляли собою реальную угрозу правительству и его планам. Царь отреагировал быстро и беспощадно: «Владыка убил его; его шайка была уничтожена»
[125]. У диссидентов (или борцов за свободу) был шанс, но они его упустили. С тех пор открытого восстания против египетской монархии не было в течение пятисот лет.
Политическим неурядицам сопутствовали природные катаклизмы. Незадолго до того к северу от Египта взрывом вулкана Тира
[126]была почти уничтожена минойская цивилизация. Облако пепла полностью погребло минойскую колонию Акротири, а раскаленные обломки, падающие с неба, погубили поля и селения на Крите на расстоянии 150 миль.
Последовавшие за этим голод и беспорядки ослабили Минойскую империю, господствовавшую в бассейне Эгейского моря пять столетий, и она вдруг сделалась уязвимой. Этот факт не прошел мимо маленького, но амбициозного города Микены в континентальной Греции. Примерно в то же время, хотя, возможно, вне связи с катастрофой Тиры, Египет пострадал от метеорологических явлений: над страной пронесся ураган, сопровождаемый сильными ливнями, и причинил большой материальный ущерб, в том числе и царской резиденции. Яхмос был готов справиться с этой демонстрацией неудовольствия высших сил столь же энергично, как до того — с мятежом Тетиана; он повелел восстановить все поврежденные потопом здания и заменить храмовую утварь, так что вскоре Египет «стал таким же, как прежде»
[127]. Увековечивая для потомков свои благочестивые деяния, царь сравнил ущерб от ненастья с недавними бесчинствами гиксосов. Суть сказанного была ясна: какова бы ни была причина хаоса, Яхмос, истинный царь и держатель мироздания, восстановит порядок.
Семейные ценности
Границы укреплены, торговля налажена, доступ к золоту обеспечен, внутренняя оппозиция подавлена… Казалось бы, выдающихся успехов Яхмоса было достаточно для восстановления мощи и величия египетской монархии. Но он смотрел на вещи шире, и, помимо практических вопросов экономики и политики, заботился также об идеологии.
То ли знания, то ли интуиция подсказали Яхмосу и его советникам, что идеи могут стать самым прочным оплотом национального единства — если их правильно оформить и согласовать с менталитетом египтян. Царь знал по личному опыту, насколько важны добрые отношения в семье, и эта идея была, несомненно, близка жителям городов и деревень Египта. Теперь, когда страна — или, по меньшей мере, ее правящая верхушка — снова наслаждалась покоем и достатком, Яхмос занялся превращением своей собственной, царской семьи в главный объект религиозного поклонения по всей стране. Это было, возможно, величайшим из его достижений, и оно определило весь дальнейший путь его династии.
У Яхмоса были особые личные причины, чтобы добиваться общественного признания своих ближайших родичей. Ведь он взошел на трон ребенком, и до его совершеннолетия страной правили его бабушка Тетишери и мать Яххотеп. Право Яххотеп на исполнение такой роли основывалось на безупречных законных основаниях: она была дочерью, сестрой и главной женой царей, а под конец — и матерью царя. Своеобразные брачные обычаи, принятые в роду Яхмоса, допускали инцест, а это значит, что его мать и отец оба были отпрысками Тетишери, родными братом и сестрой. Яхмос, в свою очередь, взял в жены родную сестру, Яхмос-Нефертари: судя по сложности родства и частоте употребления имени Яхмос, как мужчинами, так и женщинами, это либо адски усложняло жизнь при дворе — либо весьма упрощало.
Стремление к замкнутости семьи должно было, вероятно, подчеркнуть отличие царей от простых смертных — в подражание бракам между братьями и сестрами среди богов; кроме того, этим устранялись возможные соперники во власти. Так или иначе, в результате создавалась исключительно сплоченная группа родственников, в которой женщины играли необычно выдающуюся роль. Удачная идея Яхмоса состояла в том, чтобы превратить «семейное дело» в национальный культ.
В Абджу, древнем некрополе царей, то есть ключевом пункте поклонения царственным предкам, Яхмос соорудил храм-пирамиду в честь самого себя, украшенный сценами его победы над гиксосами, и святилище для своей бабушки, Тетишери. В центре здания установили монументальную стелу с объяснением, что «Его величество сделал это, ибо любил ее превыше всего на свете»
[128]. Здесь просматривается прочная связь между внуком и бабушкой, которая воспитывала его, пока мать занималась государственными делами. Но для самой Яххотеп у Яхмоса нашлись еще более возвышенные хвалы и благодарности. В Ипет-Сут, в храме Амона, который быстро приобретал статус национальной святыни Египта, он установил большую стелу с надписью. В ней перечислялись благочестивые подношения царя храму (в основном — огромные количества золота из рудников Нубии), а далее следовал призыв к народу Египта: помнить ныне и впредь о важнейших деяниях Яххотеп:
