Чтобы Нубией было легче управлять, ее разделили на пять регионов, во главе каждого поставили чиновника, присягнувшего на верность египетскому царю. Кроме того, для подкрепления лояльности нубийских вождей их сыновей принудительно забрали в Египет, чтобы «воспитать» при дворе властелина — в расчете на то, что они, познакомившись с египетскими обычаями, усвоят и египетское мировоззрение. Они также служили заложниками на случай возможных мятежей их родственников в Нубии.
Намного более жестокая судьба постигла побежденного правителя Кермы. Если верить египетским источникам, его сразил в бою лично Тутмос. В таком случае это была милосердно быстрая смерть. Во время триумфального возвращения египтян домой труп врага подвесили на носу «Ястреба», флагманского корабля Тутмоса. Разлагающееся, облепленное мухами тело, жуткий символ победы царя, было горьким предупреждением для всех, кто вздумал бы противиться ему. Вернувшись в Египет, победитель возблагодарил богов, посвятив им стелу в святилище Абджу. К обычным благочестивым формулам царь добавил упоминание о собственных заслугах, гордясь тем, что подчинил чужеземные народы: «Я сделал Египет главою, и всю землю — слугами его»
[134].
Отныне усилия Тутмоса по созданию империи приобрели характер религиозного рвения.
Все шире и шире
Завоевание Нубии, легко достижимой водным путем, естественным образом дополнило принадлежащие египтянам земли в долине Нила; но продвижение границ Египта в Азию, в чужие края, занятые множеством городов-государств, было совсем иной задачей. И все же не успел Тутмос отпраздновать покорение страны Куш, как он начал строить планы еще более амбициозного похода на Ближний Восток, «дабы омыть свое сердце [т. е. утолить желание] по всем чужеземным странам»
[135].
Однако на этот раз главной целью царя было, по-видимому, не полномасштабное вторжение и аннексия, а кратковременная демонстративная кампания. Египетских гарнизонов в Шарухене и Газе, поставленных при его предшественниках, было достаточно, чтобы предотвратить новые нападения враждебных племен из Азии, вроде гиксосов. Экономические интересы Египта по-прежнему были сосредоточены на складах Кебни
[136], откуда царский двор мог получать всё, чего душа пожелает: ценную древесину, ароматические масла, олово и серебро. Но Тутмосу, бичу Нубии, этого было мало. Он жаждал признания Египта великой державой на международной арене, наравне с другими зарождающимися империями Ближнего Востока. И он знал, что кратчайший путь к достижению такого статуса — массированная демонстрация силы под носом у соперников.
Возможно, в основе этих планов также лежал стратегический мотив. Предшественники Тутмоса в поздний период Среднего царства не сумели распознать угрозу гиксосов, пока не стало слишком поздно. Он твердо решил не повторять их ошибку. Послы и шпионы должны были донести ему о том, что в северной Месопотамии, далеко от пределов Египта, набирает силу новое, потенциально опасное государство.
Царство Митанни было первоначально создано на основе конгломерата малых местных стран неким воинственным племенем, говорившим на языке индоевропейской группы. Пришельцы принесли с собой из степей Центральной Азии не только свой странный язык (отразившийся в именах их царей и некоторых богов), но также конные колесницы и хорошо обученных возничих, именуемых марианну. Эффективно используя это преимущество, Митанни ко времени Яхмоса окрепло достаточно, чтобы вторгнуться в Анатолию и нанести тяжелый урон царству хеттов. При Аменхотепе I войска Митанни изгнали хеттов из северной Сирии, нарушив хрупкое политическое равновесие на Ближнем Востоке. Правители Митанни расширяли свои владения, сметая все на своем пути. Раньше или позднее они неизбежно затронули бы сферу египетских интересов. Осознав эту перспективу, Тутмос решил, что упреждающий удар будет самым мудрым политическим ходом: лучше перестараться, чем потом сожалеть.
Итак, на четвертый год своего правления он отправился в поход на царство Митанни. (Египтяне называли его Нахарин, «Двуречье», иначе — Месопотамия.) Сведения об экспедиции отрывочны, однако похоже, что Тутмос, избегая долгого и трудного пути через Палестину, переправил свои войска вдоль восточного побережья Средиземного моря и высадился в дружественной гавани Кебни. Оттуда ему оставалось только пройти по землям северной Сирии до берегов Верхнего Евфрата. За этой великой рекой лежала страна Митанни.
Сведения, собранные на месте, подтвердили худшие опасения Тутмоса: Митанни действительно намеревалось напасть на Сирию и Палестину, напрямую угрожая экономическим интересам Египта. Царь, не мешкая, начал наступление и «учинил им великое побоище»
[137], захватив заодно ценную добычу — лошадей и колесницы. Чтобы еще сильнее досадить Митанни, Тутмос, как и следовало ожидать, не забыл увековечить свое достижение: на берегу Евфрата он велел высечь большую памятную надпись, фиксирующую «ultima Thule» его новой империи
[138]. От границ Месопотамии на севере до Четвертого порога на юге — никогда еще могущество Египта не простиралось так широко.
Удовлетворив требования чести, египетская армия вернулась восвояси. Полное завоевание Митанни никогда не стояло в повестке дня, поскольку у Египта не было стратегической необходимости брать под контроль столь отдаленные края. Но Тутмос успешно произвел предупреждающий выстрел и нейтрализовал прямую угрозу со стороны Митанни. Продемонстрировав силу как Митанни, так и его нервничающим соседям, он также утвердил за Египтом статус сверхдержавы на мировой арене.
Тем не менее вместо того, чтобы сразу вернуться в Египет с победоносным войском, Тутмос надумал дополнить свой триумф доказательством личной удали. Он остановился на привал в местности Нийе, в долине реки Оронт (совр. Аси), чтобы поохотиться на сирийских слонов, которые во множестве водились там. Этот экстравагантный поступок был, несомненно, тщательно рассчитан. Он имел символический смысл, проистекающий из древнейших представлений о царственности: между поражением врагов Египта и подчинением дикой природы усматривали некую параллель. Тутмос как военный вождь сознательно создавал образ Тутмоса — вселенского мстителя. С более практической стороны история с охотой должна была подкрепить весть, распространявшуюся по всему Ближнему Востоку — весть о том, что в Египте появился великий царь, способный на истинно мужские подвиги не только на поле боя, но и в своих мирных забавах.
