Эта фундаменталистская теория, в частности, нашла потрясающее выражение во внешнем виде статуй Аменхотепа IV. Чтобы подчеркнуть свое тождество с творцом, обладавшим и женскими, и мужскими атрибутами, а также свое отличие от остального человечества, царь велел скульпторам радикально изменить стиль изображения. Все черты лица фараона и все детали тела сознательно искажались: голова неестественно удлинена, лицо угловатое, с раскосыми глазами, длинным носом и выступающим подбородком, длинная жилистая шея, выпирающие ключицы; узкий торс контрастировал с пухлым животом и широкими бедрами; толстые бедра сочетались с тонкими и худыми икрами
[202].
Общий эффект от этих портретов, особенно когда подобные фигуры колоссальных размеров многократно повторялись в резком, жгучем свете открытого двора, получался и пугающим, и сюрреалистичным. Более того, в самых важных точках статуй (шея, плечи и локти, грудь) поместили пластины с парой царских имен — однако они вовсе не идентифицировали царя, как следовало бы по обычаю, а провозглашали новоизобретенную титулатуру Атона, столь любимого монархом бога. При Аменхотепе III царь стал солнечным диском; при его сыне солнечный диск стал царем. Аменхотеп IV, по сути, заявил не более не менее чем о совместном правлении своем и бога солнца. На рельефах, изобильно украсивших Гем-па-Атон, царская семья неизменно изображалась в присутствии Атона, который выглядел теперь не как человек с головой сокола, согласно традиции, а как абстрактный солнечный диск со множеством лучей, с человеческими ладонями на концах, ласкающими царя и его семью и поддерживающими их жизнь.
Конечной целью строительства, затеянного Аменхотепом IV в Гем-па-Атоне, как и построек его отца в Малкате, было создание величественной архитектурной декорации для празднования царского юбилея. Аменхотеп IV справил свой сед на третьем году царствования, соблюдая сроки, установленные его отцом. Этим он, очевидно, давал понять, что правление отца на самом деле продолжается. В надписях подчеркивалось, что праздник сед посвящен не столько царю, сколько Атону. Это было радикальным, но вполне логичным развитием идей Аменхотепа III: старый владыка сделался солнечным диском и, в качестве такового, будет править вечно, а его сын, Аменхотеп IV, будет регулярно устраивать торжества в его честь. Праздник в Ипет-Сут, соответственно, обозначал не кульминацию прежней жизни, а радостный зачин новой. Солнце-бог и царь будут править вместе, возобновляя творение мира ежедневно.
Юбилейные празднества также открыли новые пути в религиозной жизни египтян в целом. С традиционными процессиями богов было покончено. Вместо этого царь и члены царской семьи стали объектом внимания и поклонения во время ежедневных торжественных выездов из дворца в храм и обратно на глазах у ликующих толп и должностных лиц, выстроившихся вдоль пути. Через год после празднования сед в Гем-па-Атоне царь закрепил переход к новому культу, изменив свое имя, — что было актом величайшего символического значения. Предыдущие правители часто меняли свои тронные имена, обозначая перемены в политике, но чтобы царь отказался от имени, данного при рождении, — это был случай крайне редкий, а скорее, вообще неслыханный.
Но Аменхотеп IV верил, что, в силу ритуалов юбилея, он переродился — стал соправителем Атона. Поэтому он впредь должен был зваться не Аменхотепом (что значит «Амон доволен»), а Эхнатоном, «усердствующим для Атона».
Место под солнцем
Столь открытый отказ от культа Амона должен был осложнить положение царя как покровителя Фив, города Амона. Конечно, Гем-па-Атон и другие храмы Атона располагались вне священной ограды Ипет-Сут, но до центра поклонения Амону было все еще слишком близко. Монументы Амона по обоим берегам Нила господствовали в пейзаже и постоянно напоминали о его гегемонии над всеми прочими культами. Для того, чтобы по-настоящему возвысить Атона над всеми божествами, ему следовало дать собственный удел, свой город, место, где солнечный диск (и его сын) могли бы править без помех. Значит, царю нужна была новая столица.
При выборе места явно не обошлось без вдохновления свыше, настолько он был удачен (сам Эхнатон не преминул заявить, что его привел туда Атон). В Среднем Египте, примерно на полпути между великим религиозным центром в Фивах и традиционной административной столицей в Мемфисе, на восточном берегу Нила имеется местность, где крутые известняковые утесы отступают от воды, образуя пустынную равнину, около семи миль в длину и три — в ширину. Место укромное, которое легко и защищать, и снабжать благодаря обширной заливной равнине на противоположном берегу. Важнее всего было то, что территория была девственной, никем прежде не востребованной и никакому культу не принадлежала. Даже пейзаж там, казалось, был скроен по мерке идей царя: контур восточных обрывов, место, откуда каждое утро появлялось солнце, даря миру жизнь, напоминал иероглиф «горизонт». Название «Ахет-Атон», «горизонт светила», напрашивалось само собой; лучшего антуража для реализации утопических мечтаний Эхнатона и не найдешь.
В конце весны на пятый год царствования (1349) царь нанес первый официальный визит на место новостройки (ныне — Амарна). Представ перед собравшимися придворными на колеснице, облицованной электрумом и блистающий как солнце, он возвестил о закладке нового города. Совершив зрелищное жертвоприношение Атону под открытым небом, у подножия утесов, он объявил, что Ахет-Атон будет принадлежать этому богу во веки веков, как монумент «с незабвенным и вечным именем»
[203]. Даже вздумай Нефертити отговаривать супруга, его решимость реализовать свою мечту не поколебалась бы:
«Ибо, даже если Главная супруга скажет мне: «Взгляни, есть еще хорошее место для Ахет-Атона», не стану я внимать ей»
[204].
Кроме того, царь постановил, что его образцовый город будет снабжен рядом зданий для поклонения Атону и прославления царской семьи. И Ахет-Атон, а не Фивы, должен стать местом упокоения царя:
«Если умру я в одном из городов севера, юга, запада или востока за эти бессчетные годы, да привезут меня сюда, чтобы я был погребен в Ахет-Атоне»
[205].
И церемония, и подробности постановлений царя были сохранены для потомства на трех массивных картинах, врезанных в обрывы на северной и южной оконечностях площадки и украшенных статуями царя и царицы.
