Более половины населения не доживало даже до двадцати лет, и лишь немногие переваливали за сорок. Большинство умирало к тридцати пяти годам. Их хоронили в неглубоких ямах, вырытых прямо в песке, снабдив парой горшков или старыми дешевыми украшениями; могильным памятником им служила кучка камней. Это был мир, предельно далекий от официальной догмы жизни, света и красоты. Потому неудивительно, что низшие подданные Эхнатона сохранили веру в традиционных богов даже под носом у царских соглядатаев. Затаившись в скромных жилищах, любимые народом божества — Хатор, Бэс, Таверет и даже Амон — сохранили свои позиции.
Несмотря на приверженность Эхнатона к древним культам, а может, именно из-за нее, его доктрина сделалась ультрафундаменталистской. В первые годы его правления, когда двор еще находился в Фивах, дворецкий царя мог себе позволить написать на стенах своей гробницы обращения к Осирису и Анубису. Но после переезда в Ахет-Атон статус Атона быстро изменился: он стал уже не высшим из богов, а единственным богом. Никаких других более не признавали и не терпели. Идеи царя надлежало внушить всему обществу. Жрецы лишались своих мест или меняли место службы, поскольку храмы их богов закрывались и все ресурсы перенаправлялись культу Атона. Максимальной отметки прилив пуританского рвения Эхнатона достиг на одиннадцатый год его правления (1343 год до н. э.), когда каноническое имя Атона было официально «очищено», тот есть убраны все упоминания об иных богах — даже таких, как Гор-двух-горизонтов и Шу, которые сами были солнечными божествами.
Эта чистка культа Атона сопровождалась активными проскрипциями других богов, особенно Амона: его, отдав предпочтение Атону в качестве верховного творца, фараон теперь возненавидел. Чтобы стереть память о богах, Эхнатон начал кампанию (за счет государства) по систематическому уничтожению их изображений. По всей стране, от болот Дельты до отдаленных областей Нубии, отряды царских подручных взламывали гробницы и врывались в храмы, чтобы стереть священные тексты и образы. Вооружившись долотами и «шпаргалками», они карабкались на обелиски, чтобы вырубить фигуры и имена Амона-Ра. Личные имена, содержащие компонент «Амон» или «Мут», также не щадили, даже если то были имена отца Эхнатона (Аменхотепа III) и бабушки (Мутемвиа). Официально санкционированное осквернение распространялось даже на множественное число слова «бог».
Устрашенные «культурной революцией»
[213]царя, люди спешили подстроиться, подвергая самоцензуре свое недвижимое имущество и меняя свои имена, чтобы избегнуть гнева иконоборца. Войсковой писец Птах-мос спешно сделался Ра-мосом; жрец Мери-Нейт стал Мери-Ра; только после смерти Эхнатона они осмелились вернуться к прежним именам. Для большинства населения эта оргия вандализма, по-видимому, казалась сродни ритуальному убийству их заветнейших верований.
Однако царь оставался непоколебим, его учение сохраняло незамутненную чистоту. Помимо признания Атона единственным богом оно включало также постулат о невозможности спасения иначе как при посредстве Эхнатона и членов его семьи:
Никто другой не познал тебя,
только сын твой Неферхепрура, единственный у Ра,
его известил ты о замыслах своих,
ему открыл мощь свою.
Всякого, кто жил на земле, сотворенной тобою,
взрастил ты для сына своего,
рожденного из тела твоего,
Царя, живущего истиной, владыки Обеих земель,
Неферхепрура, единственный у Ра,
Сын Ра, живущий истиной, властитель венцов,
Эхнатон, да живет он долго;
И великая супруга его, любимая им,
Госпожа Обеих земель,
Нефернефруатон-Нефертити, да пребудет она живой
и юной во веки веков!
[214]
Никогда еще институт монархии не поднимали на такую абсолютную высоту.
Первые семьи страны
Завершающие строки «Великого гимна Атону» иллюстрируют один из наиболее удивительных аспектов переворота, затеянного Эхнатоном: беспрецедентно высокий статус его жены. В некотором смысле Нефертити шла по стопам других женщин XVIII династии: от Тетишери, Яххотеп до Яхмос-Нефертари и Хатшепсут, они привыкли играть важную роль в государственных делах. Тийе продвинулась еще дальше, завязав собственную переписку с иностранными правителями и появляясь рядом с Аменхотепом III в качестве женской половины мужа-божества.
Но Нефертити с самого начала превзошла всех. В Ипет-Суте ей был дарован собственный храм, «Владение Бенбен», где даже не упоминался ее муж (тогда еще Аменхотеп IV). Она же была изображена за исполнением таких ритуальных функций, которые прежде отводились только царям, — избиение связанного врага или осмотр пленников. На стеле, воздвигнутой в память о первой годовщине визита царственной четы в Ахет-Атон, фигура Нефертити показана в том же размере, что и царь, а это значит, что она обладала равным рангом. Надпись сопровождается славословием Эхнатона, подчеркивающим ее возвышение:
«Велика ты во дворце, прекрасна лицом, украшена диадемой с двумя перьями, госпожа радости, которую все восхваляют; ликует сердце при звуках ее голоса, главная жена царя, любимая им, госпожа Обеих Земель»
[215].
Каждый публичный акт Эхнатона, посвященный Атону, повторяла Нефертити. Когда он принял новое имя, она добавила к своему эпитет Нефернефруатон, «прекрасны красоты Атона». Эхнатон являлся живым воплощением Шу, сына бога-творца, а Нефертити — Тефнут, его супруги. Она носила головной убор с плоским верхом, который считался отличительным признаком этой богини, и сделала его наглядным символом своей власти. В гробнице главного эконома Нефертити царственная чета изображена бок о бок, их фигуры почти сливаются. Кое-кто, видимо, всерьез считал, что Эхнатон и Нефертити были единосущным владыкой на земле, как Атон — на небесах.
Близость их отношений была сделана основной догмой новой доктрины Эхнатона, которую доводили до народа посредством статуй и рельефов, установленных по всему городу. На одном из них супруги держатся за руки во время официальной церемонии, на другом Нефертити сидит у мужа на коленях и повязывает ему на шею бисерный воротник. На одном фрагменте храмового рельефа показано даже, как Эхнатон и Нефертити ложатся в постель.
Их дочерям также было отведено место в канонической иконографии. К тому моменту, когда Эхнатон и Нефертити прожили в Ахет-Атоне два года, у них было шестеро дочерей. (У Эхнатона был также по меньшей мере один сын, от младшей жены, но его вывели за рамки официального летописания — принцип женственности явно превалировал.) Знаменитая стела показывает сцену домашнего отдыха царя и царицы с тремя старшими дочерьми. Эхнатон баюкает и целует Меритатон; Мекетатон, сидя на колене матери, указывает рукой на отца; а маленькая Анхесенпаатон дергает Нефертити за сережку. Не то что показывать на публику — даже упоминать подобные темы было прежде неслыханно; теперь показ чувств и привязанности между членами царской семьи приветствовался.
