Причиной столь радикального отхода от традиции была новая роль, отведенная царской семье в египетской религии: она почиталась теперь как святое семейство, вытеснив традиционные группы божеств. Проезд царской колесницы по центральным кварталам города заменил процессии богов. Статуи Эхнатона и Нефертити заняли место их образов. Культ Атона был элитарным, его тайны были открыты лишь Эхнатону и его семье — а простым гражданам, желающим обрести благословение солнечного диска, следовало поклоняться его представителям на земле как посредникам.
В гробницах вельмож-фаворитов, устроенных в скалах вокруг Ахет-Атона, поклонение царю подавляло индивидуальности владельцев. Формула жертвоприношения обращена была теперь не к Осирису, богу мертвых, а к царю, и иногда также к Нефертити. Единственный способ достичь вечной жизни заключался в том, чтобы ежедневно получать порцию лучей Атона, свою долю от подношений в храме, а ночью вернуться в гробницу, над которой бдит Эхнатон. Перспектива была устрашающая.
Жители Ахет-Атона даже завели у себя в домах святилища, где держали статуи и изображения царской семьи. Размер таких святилищ — некоторые были скорее миниатюрными храмами — служил наглядным свидетельством лояльности режиму, таким же важным символом статуса, как колодец, зернохранилище или сад. А для простолюдинов, лишенных доступа в храмы Атона, в центре города имелось по меньшей мере одно место, где они могли молиться, — часовенка Царской Статуи…
Это безудержное преклонение перед царем и его делами разделялось отнюдь не всеми. Смутные намеки, сохранившиеся на первом ряду межевых стел, указывают, что недовольство могло возникнуть уже в первые годы правления Эхнатона. Его радикализм должен был вызвать ропот в некоторых кругах населения — и боязнь мятежа была небеспочвенной. Лояльные сановники предупреждали потенциальных диссидентов о решимости царя искоренить недовольство: «Воздвигшись, он обратит свою мощь против того, кто презрел его учение»
[216].
И всё-таки даже в своем новом городе царя очень заботила его личная безопасность. Ахет-Атон кишел соглядатаями. Порядок обеспечивали стражники, солдаты и «военачальники, присутствующие пред лицом его величества»
[217]. При ежедневном выезде Эхнатона в город его сопровождал эскорт, вооруженный копьями. Целый квартал позади Царского Дома был отведен под казармы стражей порядка, да и по всему городу были расставлены посты. Сложная сеть троп, проложенных по равнине, позволяла систематически патрулировать пустыню за Ахет-Атоном. Колеи от боевых колесниц можно было различить и ночью, что облегчало круглосуточное наблюдение. Безжизненные пространства Восточной пустыни давали приют беглецам, и стража отлично знала, что кое-кто «хотел бы присоединиться к живущим среди холмов в пустыне»
[218].
Патрули стражи регулярно обходили плато над царской резиденцией, несмотря на то что крутые утесы позади дворца были практически недоступны. Как и другие деспоты в истории, Эхнатон полагался прежде всего на преданность своих телохранителей, а также начальника городской стражи. Маху, как и все высшие чины при Эхнатоне, был обязан всем царской милости и лез из кожи вон, доказывая свою верность. Он велел написать на стенах своей гробницы «Гимн Атону», официальное кредо новой религии Эхнатона, целых четыре раза! Речи, в которых он изливал свое преклонение перед монархом, были образцом льстивости.
Однако в атмосфере, пропитанной паранойей, даже самому лояльному служащему не доверяли бесконтрольно распоряжаться охраной царя. У фараона имелась еще элитная личная стража, состоявшая из солдат-иноземцев, менее склонных к возмущению против него. Руководители важнейших служб, по-видимому, также были иноземцами. Судя по именам, визирь Апер-Эль, главный врач царя Пенту и управляющий двором Туту не являлись египтянами по происхождению.
Будучи богами на земле и единственным путем к спасению душ, царская семья не могла избавиться от страха перед изменой соотечественников.
В последний раз Эхнатон, Нефертити и все шесть принцесс появились на людях во время великолепного приема в 1342 году, на двенадцатый год правления. Сидя все вместе в тени под навесом (на несколько часов церемонии под жаркими лучами солнца догму временно отставили ради комфорта, по меньшей мере для царской семьи), они созерцали нескончаемую вереницу чужестранных вельмож, подносящих им экзотические дары, что символизировало власть царя над всеми странами, подобную господству солнца. В официальной записи это формулировалось так:
«Явление фараона обеих земель Неферхепрура-единственного-у-Ра и великой супруги его Нефернефруатон-Нефертити на большом паланкине из электра для приема дани от Сирии и Куш, от Запада и Востока, от всех дальних земель, даже от островов среди моря, собравшихся вместе, дабы принести подношения царю»
[219].
Отнюдь не все иностранные владыки были в восторге от этой характерно-египетской демонстрации абсолютизма. В письме к Эхнатону царь Ассирии, Ашшурубаллит, высказался в весьма резком тоне: «Зачем заставили (моих) посланцев стоять под солнцем и умирать от солнца?»
[220] Неблагодарный ассириец не оценил возможности неограниченного контакта с дарующими жизнь лучами Атона…
Конец династии
Благосклонность небес оказалась не беспредельной. Едва разъехались из Ахет-Атона участники действа, как царскую семью постигла трагедия. Вторая дочь Эхнатона, Мекетатон, умерла в нежном возрасте семи лет, за нею вскоре последовала мать царя Тийе, которую он очень любил. Обеих похоронили, как повелел Эхнатон, — в царской гробнице, вырубленной в склоне холма за пустынной долиной на восточном горизонте, в восьми милях от города. Сцены оплакивания, изображенные на стенах, передают душевное состояние сраженных горем родственников.
Мать, скорбящая по умершему ребенку — в таком образе последний раз предстает перед нами Нефертити в Ахет-Атоне, поскольку сразу после этого всякие сведения о ней исчезают. Возможно, ее сгубил тот же недуг, что унес ее свекровь и дочь. Высказывалось также предположение, что знамения близкой смерти заставили Эхнатона радикально пересмотреть статус своей жены. В таком случае вряд ли объяснимо простым совпадением то, что за исчезновением Нефертити последовало назначение Эхнатоном некоего (не божественного) соправителя по имени Нефернефруатон — а ведь это первый элемент титулатуры Нефертити. Похоже, что царицу превратили в царя. Кто мог быть более надежным, более подходящим продолжателем дела Эхнатона, чем та, которая способствовала перевороту и пользовалась его плодами?
