– Я сейчас… Я быстро… – бормочет Бекки, вытаскивая плотный лист бумаги.
Все двадцать пять минут, пока она стояла за доской, пытаясь вспомнить «формулу Хеопса», зашифрованное письмо Румбуса пролежало на столе. Всё равно в нём нет настоящей формулы! И Леон не мог этого не знать. Поэтому и сыграл в благородство – швырнул ей бесполезную «подсказку».
Стихотворение про прекрасную Глорию она записала на доске в последний момент, по памяти. Вдруг «услышала» негромкий голос Барда, небрежные аккорды, похожие на вздохи…
Бекки поднесла к глазам плотный лист. И сразу поняла, что это копия. Не та бумага, ничего сверху не обрезано. И первых строчек, естественно, нет. Зато остальные значки, кажется, верные. (Не мог же Леон и тут сжульничать и подсунуть ей абракадабру!)
– Я сейчас… подождите… – повторила она, записывая на доске в ряд числа от одного до двадцати. А под ними – бессмысленный набор букв, которые на глазах у всех начали складываться в слова.
Первый ряд, за ним – второй и третий… Простые числа она подчеркнула, а значки под ними обвела.
Когда она перешла к третьему ряду, многие в зале уже поняли, в чём тут дело, и хором подсказывали следующие буквы.
…расавица Глория,
Смотрит она в зеркала,
В глазах —
одинокое море.
…Стихотворение вместо формулы? То самое, которое когда-то – давным-давно, пятнадцать лет назад! – вот так же записал вместо ответа легендарный парень по имени Кристоф. Все тогда решили, что Кристоф сам же и сочинил эти строчки – от отчаяния, от обиды! И что «принцесса Глория» – это нынешняя королевская дочь, а не её далёкая прапра… Никто тогда не понял (да и не мог понять!), что Кристоф, по сути, ответил на заданный ему вопрос – словами самого Эдварда Румбуса.
Ту нашумевшую историю помнила не только королева. Многие молодые профессора или сами участвовали в прошлом турнире, или активно «болели» за своих кумиров. А те, кто постарше, с сожалением вспоминали о щедро одарённом юноше, восходящей звезде, которую так нелепо срезали на взлёте.
И вот через много лет что-то стало проясняться… Вернее, ещё больше запутываться.
Распорядитель с недоумением рассматривает плотный лист с рядами букв, смущённо кашляет и оборачивается к секундантам:
– Гм… А вы что скажете, господа?
«Господа» в мантиях и академических шапочках с кисточками топчутся около доски. Такого поворота они не ожидали. Леон их попросил стать секундантами – они и согласились. А что такого? Обычное дело. А на вопрос, какую задачу он собирается подсунуть «этому выскочке», Леон уклончиво ответил, что «это долго объяснять».
«Ну а ответ-то нам нужно знать?» – настырничали секунданты.
«Он вам не понадобится. Потому что эту задачу не сможет решить никто!»
И вот вам – пожалуйста! Ответ готов. Конечно, не настоящая формула, но и не пустая отписка. Леон сам же и вручил Арону подсказку. (Кстати, куда он подевался?! Ну да шут с ним! Пусть сам расхлёбывает!..)
Неожиданно из партера раздался голос Стива:
– А чего мы, собственно, ждём? Ну, он же формально ответил на вопрос?
– Ммм… – попробовал возразить один из секундантов. – Надо ещё проверить…
– Не нужно проверять. Это – настоящая «формула цветка»! Её автор – Эдвард Румбус.
Голос был негромким, но в тишине он прозвучал на весь зал. Зрители в передних рядах отвернулись от сцены, а в задних повскакали с мест.
По проходу, опираясь на трость, медленно шёл высокий мужчина в офицерском кителе. Когда он поднялся на сцену и встал рядом с парнишкой, из-за которого заварился весь сыр-бор, по залу прошелестело изумлённое:
– А-а-а-ах!..
– Они что, родственники? – спросил, ни к кому не обращаясь, профессор Берринг. – Какое поразительное сходство!..
Учитель пожал плечами, а Стив ухмыльнулся с таким видом, словно только что доказал упрямую теорему.
– Ну конечно! Гриффин… тот самый… как я и предполагал… – пробормотал он себе под нос. – А эта мадам…
– Откуда? Из Амстердама? – переспросил Берринг, отрываясь от бинокля. – Он что, ваш знакомый?
– Наш, – поправил Стив. – С того света – но всё равно НАШ!
Так уж повелось, что редко какой турнир обходился без неожиданностей. Покупая билеты (и переплачивая за них), зрители заранее рассчитывали увидеть захватывающий спектакль. Словно стараясь оправдать их надежды, каждый турнир преподносил сюрприз за сюрпризом.
– Так это же… Не может быть!!! – закричали сразу из нескольких лож.
Профессор Моуди первым выбежал на сцену и от души обнял мужчину в офицерском кителе. Сейчас Моуди не казался чопорно-скучным! И вовсе он не старый. Не совсем старый. Не более тридцати… пяти.
Бекки смотрела во все глаза! Этот мужчина… она его где-то видела. Совсем недавно! Вьющиеся волосы, ярко-синие глаза на смуглом лице… На том портрете в Галерее капитанов он был моложе, но узнать можно. Неужели это?..
– Кристоф! Дружище! Вот так сюрприз! – проскрипел старичок-профессор, которого Бекки видела в академии всего один раз. Наверное, какой-то очень важный учёный, потому что все перед ним почтительно расступились, а мужчина в кителе обнял старика, как родного.
А про неё, кажется, забыли…
Нет, не забыли!
Смуглолицый мужчина «с того света» сжимает её ладонь и тянет руку вверх. Словно она – боксёр на ринге, а он – тренер. И вот сейчас пришло время триумфа.
Дирижёр медлит. Распорядитель оборачивается к ректорской ложе.
– Ответ участника дуэли обычно оценивают секунданты, – негромко говорит ректор. В наступившей тишине его слова долетают до самых отдалённых уголков зала. – Но раз судьи признают себя некомпетентными, осмелюсь высказать… ммм… пожелание. От имени ректората…
Ладонь у смуглолицего мужчины большая и тёплая. А у Бекки – маленькая и холодная, как ледышка. Они стоят на ярко освещённой сцене, а восторженные зрители от души швыряют в неё букетами.
* * *
Победителей не судят – даже если они (победители) присвоили себе чужое имя.
– Так как же тебя зовут? – дождавшись тишины, спрашивает распорядитель.
Бекки краснеет, переминается с ноги на ногу и теребит концы полосатого шарфа.
– Почему ты молчишь, мальчик? Назови своё имя, не бойся, – ласково смотрит на неё из королевской ложи молодая женщина с короной в высокой причёске.
