— «Дом писателей», сэр, — это административное здание правительства Бенгалии и солидной части остальной Индии. Маколи там один из… или, вернее, был одним из важнейших лиц. Советником губернатора, не меньше. Это все больше и больше похоже на убийство по политическим мотивам, правда, приятель?
— Просто начинай прочесывать район, — вздохнул я.
— Слушаюсь, сэр, — ответил Дигби и отдал честь.
Он огляделся и остановил взгляд на молодом сержанте из местных. Индиец стоял чуть в стороне и сосредоточенно смотрел вверх, на одно из окон, выходивших в переулок.
— Сержант Банерджи! — крикнул Дигби. — Подойдите, пожалуйста.
Индиец обернулся, вытянулся по стойке смирно, затем поспешно приблизился и отдал честь.
— Капитан Уиндем, — сказал Дигби, — позвольте представить вам Несокрушима Банерджи, сержанта. Вне всяких сомнений, сержант — один из лучших новых служащих Имперской полиции его величества, а также первый в истории индиец, попавший в тройку лучших по итогам вступительных экзаменов.
— Впечатляюще! — ответил я, потому что действительно был впечатлен, а также потому, что, судя по тону Дигби, сам он впечатлен не был.
Сержант явно чувствовал себя неловко.
— Такие, как он, — продолжал Дигби, — это плоды новой политики правительства, желающего увеличить число местных во всех департаментах, помоги нам Господь.
Я повернулся к Банерджи. Это был худенький паренек с тонкими чертами лица. Люди подобного типажа и в возрасте за сорок выглядят подростками. Нетипичная физиономия для копа. Он казался серьезным и в то же время взволнованным. Гладкие черные волосы были аккуратно расчесаны на косой пробор, а круглые очки в стальной оправе придавали ему ученый вид. Он скорее походил на поэта, чем на полицейского.
— Сержант, я хочу, чтобы тут все осмотрели самым тщательным образом.
— Конечно, сэр, — ответил он с таким произношением, словно только что прибыл из гольф-клуба в Суррее. Его речь была гораздо более английской, чем моя. — Что-нибудь еще, сэр?
— Еще один вопрос, — сказал я. — Что вы разглядывали там, наверху?
— Я заметил там женщину. — Сержант моргнул. — Она наблюдала за нами.
— Банерджи, — вмешался Дигби, большим пальцем указывая на толпу, — за нами, черт возьми, наблюдают человек сто, не меньше.
— Да, сэр. Но эта дама была напугана. Заметив меня, она замерла, а потом скрылась из виду.
— Хорошо, — сказал я. — Организуйте розыск, а потом мы с вами отправимся туда и посмотрим, нельзя ли побеседовать с вашей дамой.
— Не думаю, что это хорошая мысль, приятель, — возразил Дигби. — Я должен тебе кое-что рассказать о местных и об их нравах. Если мы будем задавать вопросы их дамам, они могут отреагировать несколько неожиданно. Ты вломишься туда, чтобы допросить какую-нибудь женщину, и не успеешь оглянуться, как поднимется мятеж. Давай, может, лучше я этим займусь.
Банерджи неловко переступил с ноги на ногу.
Дигби нахмурился:
— Вы что-то хотели сказать, сержант?
— Нет, сэр, — извиняющимся тоном ответил Банерджи. — Просто я сомневаюсь, что кто-нибудь станет устраивать мятеж, если мы войдем в этот дом.
Голос Дигби дрогнул:
— И почему же вы так считаете?
— Сэр, — сказал Банерджи, — я совершенно уверен, что это бордель.
Час спустя мы с Банерджи стояли у дверей дома номер сорок семь по Маниктолла-лейн, обветшалого двухэтажного здания. Уж в обветшалых зданиях в Черном городе точно не было недостатка. Казалось, весь район состоит из этих ветхих перенаселенных жилищ, кишащих людьми. Дигби как-то высказывался по поводу местной нищеты и убожества, но, сказать по правде, был в этих постройках некоторый колорит, своеобразное жалкое очарование, подобное очарованию районов Уайтчепел или Степни
[5].
Когда-то дом был выкрашен в жизнерадостный ярко-голубой цвет, но краска давно пала в бою с безжалостным солнцем и муссонными дождями. Теперь от нее оставалось лишь несколько бледных следов, выцветших голубых полосок на покрытой плесенью зеленовато-серой штукатурке — исчезающее свидетельство более благополучных времен. Кое-где штукатурка отвалилась, обнажив изъеденную временем рыжую кирпичную кладку. Из трещин пробивались сорняки. Над нашими головами из стены торчали пугающие останки балкона, похожие на кривые зубы обломки железных перил обвивала густая листва. Входная дверь представляла собой ряд грубых, плохо подогнанных досок. С нее краска тоже давно облупилась, открыв темное, порченное жучками дерево.
Банерджи поднял лати и громко постучал.
Изнутри не донеслось ни звука.
Он оглянулся на меня.
Я кивнул.
Он снова забарабанил в дверь:
— Откройте! Полиция!
На этот раз изнутри донесся приглушенный голос:
— Асчи! Асчи!
[6] Сейчас!
Звуки. Шарканье спешащих ног, затем кто-то завозился с засовом. Хлипкая деревянная дверь сдвинулась, заскрипела — и наконец приоткрылась. Перед нами, согнувшись, как знак вопроса, стоял сморщенный старик-индиец с копной спутанных серебристых волос. Темная кожа, тонкая, как пергамент, свисала с его худого скелета, придавая ему сходство с хрупкой экзотической птицей. Старик поднял взгляд на Банерджи и расплылся в беззубой улыбке:
— Ну, баба́
[7], чего тебе нужно?
Банерджи повернулся ко мне:
— Сэр, наверное, будет проще, если я объясню ему на бенгали.
Я кивнул.
Банерджи заговорил, но старик, судя по всему, его не расслышал. Сержант повторил все сначала, на этот раз погромче. Тонкие брови старика растерянно сдвинулись. Понемногу выражение его лица изменилось, вернулась улыбка. Он исчез, и через секунду дверь отворилась целиком.
— А́шун! — сказал он Банерджи, а затем обратился ко мне: — Ходи, сахиб. Ходи. Ходи!
Старик шаркал впереди нас по длинному темному коридору. Здесь было прохладно, в воздухе висел тяжелый запах благовоний. Мы шли следом, гулко стуча ботинками по начищенному мрамору. Обстановка была изысканной, почти богатой, и резко контрастировала с запущенным фасадом здания. Словно мы вошли в какую-нибудь дверь в Майл-Энде и вдруг оказались посреди шикарного дома в районе Мейфэр
[8].
В конце коридора старик остановился и жестом пригласил нас в просторную, роскошно обставленную гостиную. Элегантные диваны в стиле рококо, на них ворох шелковых подушек с восточным орнаментом. На дальней от нас стене над шезлонгом, обтянутым красным бархатом, с картины в красивой раме невозмутимо смотрел сверкающий драгоценностями индийский принц на белом коне. Огромный зеленый панка
[9] размером с обеденный стол неподвижно свисал с потолка. Из окна, выходившего во внутренний двор, в комнату струился свет.
