Я позвонил в «яму» и попросил к телефону сержанта Банерджи. Дежурный крикнул, и через несколько секунд тот взял трубку.
— Есть новости, сержант?
— Итак, сэр, — ответил он со своим аристократичным произношением, роднившим его с архиепископом Кентерберийским, — я позвонил на предприятие мистера Бьюкена в Серампуре. Секретарь мистера Бьюкена сообщил, что того не было на месте уже несколько дней и что он не упоминал, когда планирует вернуться. Секретарь дал мне номер резиденции мистера Бьюкена. Я позвонил по этому номеру, и там мне сообщили, что мистер Бьюкен проводит эту неделю в Калькутте, в резиденции при своем клубе.
— Каком клубе?
— При клубе «Бенгалия», сэр. Я взял на себя смелость позвонить администратору. Сотрудник уведомил меня, что мистер Бьюкен действительно находится в резиденции, но распорядился, чтобы его не беспокоили до десяти утра. Он также упомянул, что мистер Бьюкен обычно завтракает около одиннадцати. Может быть, нам удастся застать его в это время.
— Хорошо. В таком случае, не придется ехать в Серампур. Попробуйте раздобыть нам автомобиль с водителем. Я хочу поймать нашего дорогого Бьюкена, пока он не исчез из клуба.
— Да, сэр.
— А что насчет пастора? Получилось его найти?
— Пока нет, сэр. Я позвонил в тану в Дум-Думе. Они сообщили мне, что в указанном районе есть несколько христианских миссий и приютов. Они наведут справки и немедленно свяжутся со мной.
— Что-нибудь еще?
— Да, последнее, сэр. Я разыскал адрес Маколи — на случай, если вы захотите поговорить с его слугами.
— Отлично, сержант, — одобрил я, записывая адрес на клочке бумаги. — Сообщите, когда договоритесь об автомобиле.
Только я положил трубку, как телефон зазвонил опять. Я решил было, что это Банерджи забыл мне о чем-то сообщить, но, к своему удивлению, услышал взволнованный голос Дэниелса, секретаря комиссара.
— Уиндем, пожалуйста, немедленно зайдите в кабинет комиссара. Это срочно!
Семь
— Неужели Таггерт считает, что на это стоит тратить наше время! — ворчал Дигби, утирая пот со лба промокшим платком.
Я отчасти ему сочувствовал, и не только из-за температуры, которая была в районе ста десяти градусов в тени, — ну или была бы, имейся здесь хоть какая-никакая тень.
Апрель в Калькутте месяц неприятный. Здесь вообще мало приятных месяцев, но в апреле начинается лето, и ничего хуже себе представить нельзя. Земля задыхалась под колпаком невыносимой жары, и все ее жители, как англичане, так и индийцы, медленно варились в бесконечном, мучительном ожидании муссонных дождей, до которых оставалось еще два месяца.
Мы втроем — Дигби, Банерджи и я — находились за городом, в часе пути к северу от Калькутты. Во все стороны разбегались зеленые поля. Там, вдали, время, казалось, замерло, и крестьяне пахали землю, идя за плугом, запряженным волами, по изрытым бороздами пастбищам. Водитель остановился на обочине, и теперь мы карабкались на крутую насыпь, возвышавшуюся над полями на добрые двадцать футов — туда, где пролегало железнодорожное полотно. Прямо перед нами, похожий на толстого металлического слизня, грустил на вершине насыпи угольно-черный локомотив неподвижного состава. За ним протянулись восемь вагонов, пассажирских и товарных вперемешку. Все они были выкрашены в цвета Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Вокруг толклись местные констебли, изо всех сил стараясь не выходить из тени. На них была форма защитного цвета, какую носили почти все служащие Имперской полиции на всей территории Индии. Всей, за исключением Калькутты. Мы в городе носили белую форму.
— Как, по его мнению, мы должны продвигаться в деле Маколи, если он заставляет нас бегать и разбираться с убийством каждого Тома, Дика или Гарри? — вопрошал Дигби.
— Уверен, что у комиссара были на то причины, — ответил я, хотя понятия не имел, какие именно.
— Неужели он не мог других найти? Господи, убили какого-то кули. Почему люди из местной таны не могли этим заняться? — Дигби лез на насыпь, тяжело дыша от жары и напряжения.
Мы прибыли сюда по распоряжению Таггерта, чтобы расследовать убийство. По предварительным данным, на поезд напали декойты
[37], но ограбление пошло не по плану и закончилось гибелью железнодорожного охранника-индийца. Хотя цвет кожи человека и не должен никак влиять на важность дела, в реальности все было, как правило, иначе, и должен признаться, что я и сам, подобно Дигби, недоумевал, почему Таггерт счел нужным отвлечь нас от дела Маколи, чтобы расследовать, в сущности, просто неудавшееся ограбление.
Вся суета явно сосредоточилась вокруг вагона охраны в хвосте поезда. Я велел Банерджи идти к локомотиву и поговорить с машинистом, а мы с Дигби направились к хвосту. Двое констеблей как раз спускали завернутое в простыню тело из вагона на землю.
Я приказал одному из констеблей открыть голову убитого. Зрелище было довольно неприглядное: сломанный нос, лицо все в кровоподтеках, спутанные волосы слиплись от крови. Тот, кто это сделал, явно не стеснялся махать кулаками. Я кивком разрешил констеблю вернуть простыню на место.
Внутри вагона охраны виднелись силуэты двух мужчин, о чем-то горячо споривших. Один из них, пониже ростом, в фуражке с козырьком, казался более возбужденным. Он бурно жестикулировал и тыкал толстым пальцем в грудь собеседнику. Я решил, что это полицейский, старший по званию на месте преступления. Как же я удивился, обнаружив, что он не в полицейской форме, а в форме железнодорожного кондуктора! Судя по внешности, он был смешанных кровей, а человек, которого он так увлеченно распекал, оказался сержантом полиции, индийцем. Оба они встретили нас с нескрываемым облегчением.
— Полицейские-англичане! — воскликнул кондуктор. — Может быть, мы хоть теперь сдвинемся с места!
Я оставил его слова без ответа и обратился к сержанту, который, казалось, был слеплен из того же теста, что и Банерджи, — в очках, худенький и почти такой же унылый на вид.
— Что здесь произошло? — спросил я.
Не успел индиец ответить, как вмешался кондуктор:
— Если вы хотите знать, что произошло, то спрашивать нужно меня, потому что я старший по званию железнодорожный служащий, а еще потому что я, собственно, был здесь, когда все это случилось.
Я вздохнул. Мне никогда не нравилось иметь дело с госслужащими на мелких должностях. Все они, как правило, отличались непомерно раздутым самомнением, а те, кто носил фуражки с козырьком, были хуже прочих.
— А вы кто?
— Перкинс, сэр. Альберт Перкинс, — ответил он, выпячивая грудь и вытягиваясь передо мной в полный рост, пять с половиной футов плюс фуражка. — Начальник охраны на этом поезде.
— В таком случае, мистер Перкинс, расскажите нам, что произошло. С самого начала.
