— Я это выясню.
— Губернатор только что приказал тебе передать Сена военной разведке. Разве это не означает, что дело закрыто?
— Я выполню приказ, но это ничего не изменит. Я буду делать свою работу и продолжу расследование. Не для того я приехал в Калькутту, чтобы плясать под чужую дудку.
— Зачем же ты сюда приехал, Сэм?
— Чтобы познакомиться с тобой, конечно.
Она улыбнулась, и я внезапно почувствовал себя влюбленным школьником.
— Ты приехал, чтобы спасти меня, вырвать из этого места? Если так, я, наверное, должна тебя предупредить, что меня не нужно спасать. — Она затянулась сигаретой и подалась вперед: — Может, ты здесь, потому спасать нужно тебя?
Мы вышли из ресторана около одиннадцати, когда «Грейт Истерн» уже расстался почти со всеми своими посетителями. На тротуаре толпились небольшие подвыпившие компании громогласных мужчин и хихикающих женщин. Судя по всему, дамы из «рыболовного флота» могли похвастаться хорошим уловом.
Белый констебль по-прежнему стоял на своем посту, явно стараясь не привлекать к себе внимания. На лице у него словно было написано: «Прошу тебя, Господи, пусть в мое дежурство обойдется без скандалов». Точно такое же выражение лица бывает у его товарищей на другом конце света, в Мейфэре и Челси, субботним вечером. Что, скажите на милость, бедняга полицейский из рабочего класса может предпринять против пьяной толпы людей, чье социальное положение несравнимо выше его собственного?
Многие оборачивались нам с Энни вслед, и неудивительно, ведь она была очень хороша собой. Мужчины так и пожирали ее глазами, но меня это ничуть не беспокоило. Я никогда не отличался ревнивым нравом. Ревность — это всего лишь проявление неуверенности. Уверенным в себе мужчинам она не свойственна. Наоборот, как ни странно, мне было приятно. Это одна из радостей жизни — наблюдать, как мужчины с завистью смотрят на вашу спутницу. Их женщины бросали на нас недружелюбные взгляды, и лица их на миг делались кислыми, как испорченное молоко. О чем они думали? Были ли они оскорблены в лучших чувствах при виде белого мужчины с девушкой смешанных кровей? Сердились ли, что их мужчины таращатся на эту чи-чи?
[56] Или просто ревновали? Я решил, что дело во всем сразу, и улыбнулся про себя. Пусть эти мужчины остаются при своих английских розах. Я же вполне счастлив с Энни.
Ночь была прохладной, со стороны реки задувал приятный бриз, низко в небе висела желтая луна. Энни взяла меня под руку. Не обращая внимания на ряд стоящих наготове наемных экипажей, мы пошли пешком, без какой-то определенной цели, в сторону Майдана — большого открытого пространства между Форт-Уильямом и Чоуринги. Мы миновали ворота официальной резиденции губернатора со львом на арке. Странный это был зверь, толстоватый и неуклюжий. Три из четырех его приземистых лап прочно стояли на постаменте. Выглядел он немного усталым, словно не отказался бы присесть, после того как столько лет провел стоя. В окнах дворца за воротами кое-где до сих пор горел свет, но было непонятно, кто его жег — хозяева колонии, засидевшиеся допоздна за работой, или же просто слуги.
Перед нами светились уличные фонари, растянувшиеся, подобно жемчужной нити, через иссушенный Майдан. Ветерок доносил мускусный аромат бархатцев. Вдали, освещенная дюжиной мощных дуговых ламп, стояла белая громада мемориала Виктории, похожая на исполинский свадебный торт, который никто не хотел есть.
— Мне нравится Калькутта в это время, — произнесла Энни. — Здесь почти красиво.
— Город дворцов. Ведь так ее называют?
Она рассмеялась.
— Только те, кто здесь не живет. Или те, кто на самом деле живет во дворцах, — люди типа Бьюкена и губернатора. Имей в виду, иногда мне кажется, что я ни за что не смогла бы уехать из Калькутты. Да и зачем? Ведь здесь — вся жизнь человеческая
[57].
— Должен признаться, мне здесь нравится все больше, — сказал я. — Хотя, может, все дело в людях, с которыми я общаюсь.
— А может, все дело в том, что ты столько выпил?
— Вряд ли, — не согласился я. — В Лондоне я пил еще как, но полюбить его мне это не помогло.
Она остановилась, повернулась ко мне и заглянула в глаза, как будто пытаясь в них что-то увидеть.
— Ты любопытный человек, Сэм. Несмотря на все, через что тебе пришлось пройти в жизни, ты до сих пор чист как младенец, верно? Думаю, ты и правда приехал в Калькутту, чтобы тебя здесь спасли. Я…
Не дав ей продолжить, я обнял ее и поцеловал. Наш первый поцелуй, непривычный, восхитительный, как первые капли осеннего ливня. Запах ее волос. Вкус ее губ.
Может, алкоголь и не улучшил моего отношения к Калькутте, но он помог мне кое в чем другом. Иногда, чтобы освободить англичанина от него самого, нужна доля пьяного куража. Я смотрел на Энни, словно видел ее в первый раз. Она взяла мое лицо в ладони и поцеловала меня в ответ. В ее поцелуе была сила, настойчивость. Этот второй поцелуй был другим, более важным, чем первый. Как будто теперь мы оба освободились.
Я подозвал экипаж.
— Куда прикажете, сахиб?
Я взглянул на Энни и на секунду всерьез подумал, не велеть ли кучеру везти нас на Маркус-сквер, но совесть немедленно воспротивилась. Кроме того, очень сомнительно, что мисс Грант согласилась бы, несмотря на все ее космополитичные рассуждения.
— Боу-Бэрракс, — сказал я кучеру, помогая Энни забраться в экипаж.
Энни промолчала. Она просто взяла меня за руку и склонила голову на мое здоровое плечо. Я закрыл глаза и вдыхал ее запах. Экипаж остановился у входа в мрачное двухэтажное здание — дом, где она жила. Я помог ей спуститься. Она посмотрела на меня, поцеловала в щеку и исчезла, не говоря ни слова. Я слишком устал, чтобы размышлять над смыслом произошедшего, поэтому залез обратно в экипаж и велел кучеру везти меня в «Бельведер».
Двадцать четыре
Воскресенье, 13 апреля 1919 года
Я проснулся на рассвете. Уже давно я не чувствовал себя так хорошо. Голова была ясной, боль в руке поутихла, мир вокруг светился теплом. Даже вороны на улице каркали мелодично. Просто удивительно, как один женский поцелуй может перевернуть весь мир.
Какое-то время я просто лежал, с удовольствием перебирая в памяти события вчерашнего вечера. Потом мои мысли обратились к Сену, и хорошее настроение улетучилось. Двадцать четыре часа назад я считал, что поймал убийцу Маколи и предотвратил масштабный теракт. Двадцать четыре часа назад, черт возьми, я был героем. Многие люди, включая губернатора, и сейчас считают так же. Но никогда в жизни я еще не чувствовал себя настолько растерянным и беспомощным. Правда заключалась в том, что я не нашел ответа ни на один из вопросов, а времени уже не осталось. Мне приходилось решать, что важнее — спасать жизнь невиновному человеку или искать настоящих террористов.
