Голос пастора, сдобренный мощным шотландским акцентом, разносился по церкви подобно раскатам грома.
— …Богами чуждыми они раздражили Его и мерзостями разгневали Его: приносили жертвы бесам, а не Богу…
[58]
— Это он? — шепнул я Несокрушиму.
— Не знаю, сэр, но полицейский из здешней таны сказал, что воскресную утреннюю проповедь обычно читает пастор.
— …Соберу на них бедствия и истощу на них стрелы Мои, будут истощены голодом, истреблены горячкой и лютой заразой!
[59]
Одного у шотландцев не отнять — они здорово умеют пугать адским пламенем. В самом деле, многие представители их духовенства прямо-таки одержимы адом. Не объясняется ли это завистью? В аду, все-таки, гораздо теплее, чем в Шотландии.
Пастор закончил чтение и, выдержав театральную паузу, перешел к проповеди. Голос его гремел, подобно морскому прибою. В моей голове, раскалывающейся от невыносимой жары, роились воспоминания о бесконечном числе других воскресных проповедей. Мне давно уже было не до Бога. Раз он не счел возможным прийти к постели моей жены, когда она нуждалась в нем, я не понимал, почему я должен навещать его дом каждое воскресенье.
Я перестал следить за проповедью, но общая идея была ясна: мы — падшие создания, и только милость Божия спасет нас от адского пламени.
В окна практически не проникал воздух, и прихожане совсем истомились в своих воскресных одеяниях, закупоренных на все пуговицы. Наконец проповедь подошла к завершению, пастор призвал всех встать для молитвы, и по залу прокатилась почти осязаемая волна облегчения. Как только прозвучало заключительное «ступайте с миром», народ не мешкая устремился к выходу. Пастор спустился с кафедры, чтобы попрощаться с паствой. Я подождал, пока скамьи опустеют, и подошел к нему.
— О, новое лицо, — сказал он, широко улыбнувшись. — Всегда приятно видеть новых людей среди прихожан.
Я представился.
— Рад познакомиться с вами, сын мой, — сказал он, пожимая мне руку. — Меня зовут Ганн. Надеюсь, вам понравилась проповедь.
— Она произвела на меня большое впечатление.
— Прекрасно, прекрасно… Полагаю, вы только что получили назначение в Калькутту, капитан? Что же, мы кирка небольшая, но я уверен, что вы будете здесь очень счастливы. — Приход, — пояснил он, уловив мое замешательство. — Он невелик, но мы с большим теплом относимся к новым прихожанам.
— Простите, ваше преподобие, — извинился я, — но меня привело к вам служебное дело.
— Ясно, — кивнул Ганн, и лицо его снова стало серьезным. — Жаль. Нам бы не помешала новая кровь. А ваш друг-индиец, — указал он на Несокрушима, — не хочет ли вступить в наши ряды?
— Вряд ли.
— Да, так, как правило, и бывает с индийцами. Вечно они достаются католикам, — печально вздохнул он. — Думаю, их привлекает театральность католицизма. И еще ладан. Как я должен спасать души суеверных язычников и обращать их к истинной церкви, если у меня нет ничего, кроме гимна «О, благодать» и Библии короля Якова, в то время как католики то покажут мощи святого Франциска Ксаверия, то объявят о новом явлении Девы Марии — и так каждые две недели.
Истинная церковь. Я гадал, говорит ли он о протестантах вообще или исключительно о Церкви Шотландии? Судя по утренней проповеди, второе было вероятнее. В таком случае существовала возможность, что девяносто девять процентов людей на небесах окажутся шотландцами. Внезапно ад представился мне не самым плохим вариантом.
— Простите, ваше преподобие…
— Ой, извините, сын мой, — спохватился он. — Скажите, чем я могу быть вам полезен?
— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
— Сколько угодно. Но вы не станете возражать, если мы продолжим беседу на ходу? Через полчаса я должен быть в приюте. Это недалеко.
Я не возражал.
— Я должен помочь с полдником для детей, — объяснил он, направляясь к дальней части церковного двора. Мы пересекли пыльный двор и оказались в запущенном садике, где не было ничего, кроме желтой травы и засохшего кустарника. — Так чем я могу быть вам полезен, капитан?
— Это связано с Александром Маколи. Насколько мне известно, он был вашим другом.
— Совершенно верно, — подтвердил пастор. — Это мой близкий друг.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Пожалуй, несколько недель назад. А что? Что-нибудь случилось?
— Мистер Маколи был убит пять дней назад.
Ганн застыл на месте.
— Я не знал. — Он уставился в землю. — Упокой, Господи, его душу.
Двадцать пять
В мире полно самых разных приютов, но каждый из них по-своему мрачен. Этот располагался в побитом дождями, усталом на вид здании, от которого так и веяло заброшенностью официальными структурами. Можно было предположить, что когда-то оно было выкрашено в розовый, — подобные тоскливые здания часто красят в жизнерадостные цвета, — но с тех пор прошло много лет.
Вслед за Ганном мы поднялись по лестнице и вошли в неосвещенный коридор. Из-за закрытых дверей доносился нестройный гул детских голосов. Открыв дверь, пастор пригласил нас в крошечный кабинет, пропахший плесенью и благими намерениями. Окно выходило в сад. На одной из стен висело несоразмерно большое распятие красного дерева. Оно было самым заметным предметом обстановки в комнатке, где едва помещались каким-то чудом втиснутые стол, стулья и книжный шкаф.
Ганн пробрался мимо стола к окну и какое-то время просто стоял там, глядя на жухлую траву.
— Ваше преподобие?
Мой голос вернул пастора к действительности.
— Простите, — извинился он, шагнул к столу, но вдруг замер. — Кажется, нам не хватает одного стула.
Несокрушим сказал, что может и постоять, но Ганн не желал об этом слышать.
— Глупости, сынок, — заявил он, махнув рукой. — Или сядем мы все, или не сядет никто.
Он вышел и тут же возвратился, неся низенький исцарапанный деревянный стул из тех, какие делают для школьников. Кое-как пристроив стул, пастор сел на него, оставив нормальные стулья для нас с Банерджи. Будучи мужчиной крупным, он ерзал на крошечном сиденье, напоминая циркового слона, с трудом балансирующего на ярко раскрашенном шаре. Разумнее всего было бы предложить этот стул Банерджи, которому он пришелся бы почти впору, но церковники часто метят в великомученики.
— Так чем я могу быть полезен? — сказал наконец пастор.
— Откуда вы знаете Маколи? — спросил я.
— О, это, капитан, длинная история. — Сомкнув кончики пальцев, Ганн поднес их к губам. — Впервые мы встретились в Глазго лет, наверное, двадцать пять тому назад. Мы тогда были молоды. Он служил клерком в одной транспортной компании. Нас познакомила Изабель, его жена, — тогда, правда, они еще не были женаты. Мы с ней дружили. Красивая была девчонка. Я знал ее сто лет… — Он замолчал и улыбнулся своим мыслям. — Признаться, я и сам имел на нее виды, но она никогда меня в этом смысле не воспринимала. Да, Изабель нравились парни повыше, я был для нее малость низковат. И вот как-то она познакомила меня с этим своим новым приятелем, парнем по фамилии Маколи. Что скрывать, сперва он мне изрядно не понравился! Но когда мы сошлись ближе, признаюсь, я, сам того не желая, его зауважал. Острейшего ума был человек, и вдобавок идеалист.
