К. У.: Что ж, тут-то мы и сталкиваемся с большущей проблемой. Допустим, что все высказанное Кантом достаточно верно; допустим, что эта мироцентрическая моральная позиция может быть обнаружена не в каких-либо категориях, которые обосновывают чувственно воспринимаемую природу, а только лишь в практическом, или этическом, разуме; и допустим, что природа в этом смысле есть нечто, что необходимо превзойти, или трансцендировать. Но каким же образом можно интегрировать разум и природу? Каким образом можно не просто трансцендировать природу, но еще ее и включить? Что же делать с этим расщеплением между разумом и природой? Расщеплением между левыми и правыми квадрантами? Расщеплением между Эго и Эко? Не просто их дифференциацией, а диссоциацией? Ведь это расщепление является также и расщеплением внутри моего собственного бытия, ведь и мои разум и тело расщеплены. Разум отлучен не только от внешней природы, но и от внутренней природы. Так что же с этим делать? Является ли диссоциация той ценой, которую необходимо заплатить за мораль и нравственность?
И Кант не нашел какого-либо конечного ответа на этот вопрос, хотя и попытался исцелить расщепление между моральным знанием и знанием природы посредством эстетики. Обратите внимание, что Кант пытается интегрировать Большую тройку (эстетику, мораль, науку), которые все еще разобщены, но, сколько бы он ни пытался, у него все равно не получается их соединить.
Мы видели, что великое достижение современности состояло в том, что была дифференцирована Большая тройка, и Кант заслуживает уважения за то, что он отменно справился с данной дифференциацией: его три великие «Критики» рассматривают сферы науки, этики и искусства. Но еще мы видели, что великим промахом модерна стала его неспособность интегрировать Большую тройку, и в этой ошибке Кант был не одинок, как вскоре показали критики (такие как Гегель).
Посему после Канта (то есть с развитием периода модерна) перед нами встала колоссальная проблема: разум, мораль и природа — каким образом их можно объединить? Не воссоединить! Ведь они в первую очередь никогда-то и не были соединены, или интегрированы (ибо они в первую очередь никогда и не были дифференцированы). Подобная дифференциация была совершенно новым достижением; но с ней пришла и диссоциация — она-то и была той лужей крови, что пролилась на новехонький ковер.
В этом-то и состоит кошмар индустриальной пустыни, кошмар, с которым никогда прежде не сталкивалось человечество, кошмар, который заметил Кант и с которым провел блестящую работу, но от которого он так и не смог нас пробудить.
Эго и вытеснение
В.: Значит, помимо истины, открытой сторонниками Эго, все еще имелся и массивный раскол, возникший между разумом и природой.
К. У.: Да. И тут мы обнаруживаем основную и, на мой взгляд, весьма точную критику лагеря Эго. Можно признать, что они предложили определенную степень трансценденции, но, как и всегда, подобная трансценденция способна зайти чересчур далеко и обернуться вытеснением.
Рациональное Эго хотело возвыситься над природой и над своими телесными влечениями, дабы достичь более всеобщего сострадания, которое нигде в природе не встречается. Но нередко оказывалось так, что вместо возвышения оно вытесняло эти природные влечения: подавляло свою собственную биосферу; подавляло свои собственные жизненные соки; подавляло корни своей собственной жизненности. Эго было склонно вытеснять и внешнюю, и внутреннюю природу («ид»). И понимание этого вытеснения, несомненно, неким образом связано с появлением Зигмунда Фрейда, который был послан в наш мир именно в этот период (а не в предыдущие), чтобы выступить лекарем диссоциаций современности. (Эта диссоциация хорошо представлена на
рис. 15.4, где Эго зависло в воздухе, будучи оторванным от своего тела и внешнего мира.)
Все эти дуализмы по понятным причинам сильно досаждали сторонникам романтизма. Им казалось, что Эго повсюду создает расщепления, двойственности и диссоциации, а сторонники романтизма превыше всего хотели обрести целостность, гармонию и единство.
Эго было счастливо продолжать картографировать мир объективным и монологическим образом, в процессе чего, разумеется, возникало и разочарование в этом мире. Отстраненное и невовлеченное Эго просто наносило на карту репрезентационного знания сей мир эмпирической природы. Если же в процессе этого Эго приходило к разочарованию в природе, так это даже к лучшему! Ведь именно посредством подобного разочарования в природе Эго-то себя и освобождает! Разочарование в мире вполне приемлемо для меня, говорит Эго, вполне себе приемлемо.
Но лагерь Эко был немало встревожен этим и указал на то, что подобное разочарование довольно быстро превращается в потрошение. Вытеснение, подавление, диссоциация, десикация. Вот до чего нас довело рациональное Эго! До разочарования в мире. И лагерь Эко возник напрямую как реакция на это треклятое разочарование, поставив перед собой задачу вновь очароваться миром.
И так, наконец, началась необузданная, чудесная, удивительная и экстраординарная попытка вновь очароваться миром.
Восстановление очарованности миром
В.: Значит, лагерь Эко начал свое существование с критики рационального Эго?
К. У.: По сути, именно так. Значительную долю критики из рядов сторонников романтизма можно обобщить как крайнее неудовольствие подавляющими тенденциями Эго. Рациональное Эго (этот великий автономный повелитель своей вселенной) на самом деле попросту игнорировало свои доличностные корни, а также надличностные озарения, полностью от них изолируясь. Оно отрезало — или притворилось, что отрезало, — свою подсознательную «мякоть», а также и источники своего сверхсознательного вдохновения. И посему, несмотря на все чудесные достижения, автономное Эго тем не менее насмерть посбивало все, что можно, на этом своем шоссе, ведущем к рациональному раю.
И именно на этом подавляющем вытеснении
[50] и сосредоточились сторонники романтизма.
В.: Критика была обоснованна.
К. У.: Да, данная критика была в значительной степени верна, и именно открытую ей область подвергли нападкам сторонники романтизма. Они обнаружили это подавляющее расщепление между моралью и природой, или разумом и природой, или разумом и телом, или Эго и Эко (все это суть одно и то же расщепление). И они посчитали, что подобное расщепление невыносимо. По вполне понятным причинам они желали целостности и единства. Так что там, где Кант и Фихте без конца говорили об автономии «я», его независимости от природы и базовых инстинктов, сторонники романтизма без устали твердили о единстве с природой в некоего рода жизненном и экспрессивном союзе, в великом объединяющем потоке Жизни и Любви.
