В.: Женщины тоже были, можно сказать, «освобождены».
К. У.: Да, практически по тем же причинам, как мы можем видеть, по всей нашей культуре имел место подъем феминизма и движения за права женщин. Начало этому было положено, как мы уже упомянули, в 1792 году Мэри Уолстонкрафт. Этот год ознаменовал собой начальный период ряда освободительных движений.
Это тоже было почти всецело плодом рациональной индустриализации и должно считаться одним из множества великих достижений современности. Если ранее там, где Большая тройка не была дифференцирована (где ноосфера и биосфера все еще были слиты), то биологические детерминанты, такие как физическая сила мужчины, были часто еще и превалирующими культурными детерминантами из-за своей недифференцированности: мужская физическая сила означала еще и мужскую культурную силу. Если же способ производства не требовал особых физических усилий (как в садоводстве), тогда женщинам больше везло, и общества оказывались относительно «равными». Правда, в случае грянувшего грома ситуация всегда больнее всего ударяла по женщинам.
Но вместе с дифференциацией личности, культуры и природы (дифференциацией Большой тройки) биологические детерминанты становились все менее значимыми. Биология больше не определяла судьбу человека. Равноправие недостижимо в биосфере, где большие рыбы едят маленьких рыб; но его можно достичь — или уж точно стремиться к нему — в ноосфере. И как раз в этот период истории (а не в какой-либо еще) возник либеральный феминизм, чтобы провозгласить эту новообретенную эмерджентную истину: в ноосфере женщины заслуживают равные права. Эта истина обоснована в постконвенциональной глубине и мироцентрической рациональности.
В.: Еще было целое движение за установление демократий как таковых.
К. У.: Да, в сущности это то же самое явление. Мифологическое мировоззрение, в отличие от фантазий столь многих романтиков о нем, буквально во всех случаях было насквозь пронизано иерархиями доминирования. Мифический бог — это бог конкретных народов: он социоцентричен и этноцентричен, а не постконвенционален и мироцентричен. Он является богом всех народов только в том случае, если все они поклоняются именно ему. Поэтому он может стать «мироцентрическим» только путем насильственного обращения в веру и, если необходимо, завоевательных походов, как, очевидно, происходило в случаях с мифическими империями ацтеков, инков, римлян, монголов и египтян. Эти иерархии доминирования имели одного правителя: папу римского, или короля, или Клеопатру, или хана на самой верхушке, под которыми располагалась лестница различных степеней подневольности. Все они вступали в кровопролитные войны во имя своего мифического бога (или богини), пред которым все должны были пасть ниц.
Век разума, как следствие, стал еще и Веком революций — восстаний против мифических иерархий доминирования. Это была революция не просто в теории, но и на практике — в политике. Одним из великих лейтмотивов эпохи Просвещения было: «С мифами покончено!» — ибо именно мифы были тем, что разделяло народы и сеяло среди них вражду, что сталкивало их друг с другом в этноцентрических противостояниях и вынуждало жестоко обращаться с верующими во имя избранного бога.
И посему страстный клич Вольтера зазвучал по всему континенту: «Помните о жестокостях!» Помните о жестокостях, творившихся во имя мифического бога. Помните о сотнях тысяч заживо сожженных на кострах во имя «спасения их душ»; помните гротескные картины инквизиторов, вырезавших свои догматы на плоти подвергнутых пыткам жертв; помните о политическом неравенстве, присущем мифическим иерархиям; помните о жестокости, которая, прикрываясь состраданием, растоптала бесчисленные количества душ в своем тираническом марше.
С другой стороны, постконвенциональная моральная позиция распространяет равные возможности на все народы, независимо от расы, пола, вероисповедания, убеждений, мифов или бога. И, опять же, хотя не всем удается соответствовать этому постконвенциональному или мироцентрическому идеалу, начиная с периода современности, он и вправду крепко-накрепко вплелся в распространенные повсеместно общественные институты, защищающие его дух. Тысячи и тысячи мужчин и женщин сражались и умирали на поле битвы во имя демократического видения мироцентрической терпимости и универсального плюрализма под знаменем, гласившим: «Я могу быть не согласен с тем, что ты говоришь, но я отдам свою жизнь, чтобы защитить твое право это высказывать».
И это тоже было радикально новым обретением в сколь-нибудь широких масштабах. Ранним древнегреческим демократиям данный универсализм не был свойственен. Давайте не забывать, что в древнегреческих «демократиях» треть населения была рабами, а женщины и дети де-факто находились на положении рабов. Аграрная основа неспособна поддерживать эмансипацию рабов. Афины, как и все города-государства, поклонялись своим собственным мифическим богам и богиням. И посему приговор, выдвинутый городом, начинался так: «Сократ виновен в том, что он отказывается признать богов государства». А заканчивался он следующим образом: «Требуемое наказание — смерть».
Когда, согласно обычаю, Сократу предложили избрать альтернативное наказание, он предположил, что, быть может, заслужил бесплатные обеды в течение оставшейся жизни.
В итоге Сократ предпочел разум мифу и выпил яд. Полторы тысячи лет спустя мир его нагнал, только на сей раз полис предложил выпить яд богам, и смерть этих богов ознаменовала собой расцвет современных демократий.
Катастрофа современности
В.: И я полагаю, что еще одной хорошей новостью стало развитие самой науки.
К. У.: Да, дифференциация Большой тройки позволила рационально-эмпирической науке возникнуть без помех со стороны откровенного мифического догматизма. Эмпирическая наука (то есть рациональность, связываемая с эмпирическими наблюдениями посредством гипотетико-дедуктивного мышления) впервые расцвела в масштабах, сколь-нибудь напоминающих всекультурный охват.
К эмпирической науке не может быть почти никаких претензий, а вот к сциентизму… что ж, сциентизм — совершенно другой зверь. И тут мы могли бы начать рассмотрение и плохих новостей, которые заключались в неспособности интегрировать Большую тройку. Действительно, сознание, мораль и наука были освобождены от своего магического и мифического слияния; каждой сфере было предоставлено право на свою зону влияния, свою истину и свой подход к Космосу. Каждый из данных подходов равным образом может поведать нам что-то важное.
Но к концу ХVIII века бурное и действительно невиданное ранее развитие науки начало выводить всю систему из равновесия. Достижения в сфере «оно» начали затмевать собой, а затем на самом деле и отвергать ценности и истины сфер «я» и «мы». Большая тройка начала схлопываться в Большую единицу: эмпирическая наука, и только эмпирическая наука, имеет право на рассуждения о предельной реальности. Наука, как мы упомянули, превратилась в сциентизм, что означает, что она не просто исследовала свои собственные истины, но помимо этого еще и агрессивно отрицала существование каких бы то ни было других истин!
