До меня доходит, что так – неуместно весело подначивая анестезиолога – профессор и справляется с ситуацией. Врачи никогда не обсуждают работу дома: если об этом не говорить, наверное, получается и вовсе об этом не думать. Распевать рождественские песни, пока весь Лондон пьянствует.
Или же у профессора была более толстая и жесткая защитная оболочка, чем у меня, генетическая стойкость, и ничто не может пробить эту броню.
Если пациентке С. Г. хватило храбрости на это решиться, я уж точно должен был набраться смелости сделать это ради нее. Я соглашаюсь. Мне даже удается сделать вид, будто я горю желанием попробовать. Профессор явно ожидает, что я буду благодарен за такую возможность: он сделал бы все гораздо быстрее сам, чем руководя моими действиями. К тому же мы тут спасаем жизнь – без этой процедуры беременность бы убила ее, – так что кто я такой, чтобы сомневаться?
Хотелось бы мне сказать, что я преувеличивал, что все было далеко не так плохо, как я боялся, но на деле каждый этап процедуры оказался абсолютно ужасным
[63].
Раздвигаешь шейку матки, используя металлические прутья, настолько огромные, что они представляются чуть ли не первобытным орудием. Контролируя аппаратом УЗИ, направляешь инструменты внутрь, воочию наблюдая за происходящим в режиме реального времени. Хватаешь. Раздавливаешь. Я вижу все это на экране, но не ощущаю руками. Я ощущаю это душой. Разрываешь. Тянешь. Обо всем этом не рассказывают, когда подаешь заявление на эту специальность: это просто невозможно – желающих не останется. Молишься, чтобы на этом все закончилось. Но нужно еще. Снова тянешь. И снова. Радуешься, что за хирургической маской не видно твоей дрожащей губы. Боишься, что дрогнет голос, поэтому на беззаботные сухие инструкции профессора Деверо отвечаешь лишь механическим «угу». Снова и снова мысленно повторяешь, что мы здесь спасаем этой женщине жизнь. Плацента удалена. Отсос. Соскабливание. Готово. Минуты, которые казались неделями.
Я уже читал ранее, что пациенты, предпочитающие хирургическое прерывание беременности медикаментозному на позднем сроке, перекладывают часть эмоциональной нагрузки на врача. Я сразу же все понял, а затем мне стало стыдно из-за того, что заострил внимание на себе. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я могу вернуться домой, день-другой погрустить, а после спокойно обо всем забыть.
Профессор Деверо прерывает мои размышления, возвращая тем самым в реальность.
– Да, готово! Будите ее! – бойко говорит он анестезиологу. Его веселье чуть ли не подбадривает. – Кто у нас следующий?
– Боюсь, мне нужно вернуться на этаж, – говорю я.
Но мне не нужно. Мне нужно подышать воздухом или побыть в тишине. Да хоть в шумной обстановке. Где угодно, лишь бы не здесь.
– Без проблем, иди. Я все заполню.
Я встаю со стула. Он кладет мне руку на плечо и с силой ее сжимает – он понимает. Это наш с ним секрет – я теперь в клубе. Повернувшись к анестезиологу, он выдыхает.
– КПР
[64] сегодня играют? – беззаботно спрашивает он, и я вижу, как на его лицо возвращается маска веселья.
Четвертое Рождество
Кто это у нас в алом платье?
Это я с головы до ног в плаценте.
Среда, 19 декабря 2007 года
Очередное послание от сильных мира сего, грохнувшееся в мой почтовый ящик. Таким дружелюбным языком, наверное, пишут угрозы расправой.
Сегодняшний диктат, дополненный нелепым клип-артом в виде веток падуба и таким количеством точек с запятой на предложение, что это практически крик о помощи, оповещает весь персонал, что в этом месяце цвет униформы поменяется с синего на красный. Прямо как крышечки в «Старбаксе»! Как весело! Может, они еще заставят нас вместо хирургических шапочек и ботинок носить красные велюровые шляпы с пушистой белой оборкой и эльфийские туфли с загнутыми острыми носами и заменят стандартный визг пейджера фортепианным вступлением из «All I Want for Christmas Is You»? Это я бы точно поддержал.
Вместе с тем, подобно щенку в подарок, это не только на Рождество. Это навсегда. Мы будем сродни тем глубоко травмированным героям утренних передач, которые празднуют Рождество круглый год
[65]. Вскоре разлетаются слухи, что причина перемен кроется не в смене сезонов или новых веяниях моды. Все дело, как всегда, в деньгах.
Мне хочется, чтобы моя униформа была зеленой или синей: никакие другие цвета так не ассоциируются у людей с медиками, как эти. В больнице святой Агаты руководство настояло, чтобы у каждой специальности был свой цвет: оранжевый – у анестезиологов, серый – у акушерок, фиолетовый – у врачей-акушеров и так далее. Когда они в экстренном случае собирались все вместе, выглядело так, будто кто-то вызвал Могучих Рейнджеров.
Как же смена униформы может помочь с черной дырой в бюджете нашей больницы?
[66] Неужели красный краситель намного дешевле? Нет. Просто кровь не так видна, и они надеются, пациенты не будут замечать, что мы ею облиты.
[67]
