К моему разочарованию, история про индейку никого особо не впечатлила
[21]. Фрэнк, один из интернов, пытается спасти ситуацию:
– Может, он еще и два кило начинки засунул себе в задницу?
Увы, нет.
В ответ Фрэнк рассказывает похожую историю о своем прошлогоднем пациенте, который решил покрыть все тело клейкой лентой.
– Это было, однако, не для вечеринки… – добавляет он.
– А для чего же? – спрашиваю я и сразу вспоминаю, зачем большинство людей делают большинство вещей. Так я познакомился – в свои нежные двадцать четыре года – с эротическим фетишем под названием «мумификация».
За три тысячелетия с тех пор как это впервые провернули Рамсес
[22] и его приятели, мало что изменилось. Хотя теперь люди оставляют пару отверстий для ноздрей, чтобы можно было дышать (а также третье, побольше, и со стороны спины). Впрочем, как обнаружил этот пациент, клейкая лента – не самый подходящий материал для мумификации. В экстренном случае, коим, судя по всему, можно назвать ее снятие, она не только успешно отлипает, но и тщательно удаляет все волосы. Ах да, еще и делает обрезание.
Суббота, 25 декабря 2004 года
Вот и пришло Рождество. Все веселятся. Но только не здесь. Я встречаю свое 25 декабря в больнице, производя впечатление улыбающегося врача из телика, однако каждое очередное пожелание счастливого Рождества, будь то от пациента или коллеги, режет мне слух.
Я пытаюсь не думать о том, что пропускаю, и воспринимать этот день как будничный, но каждые несколько минут мне что-то да напоминает о празднике. В каждом углу висят украшения, которые будто достают из одной и той же коробки из года в год с тех пор, как из Вифлеема пришло известие об этом новом захватывающем празднике. Мой телефон постоянно вздрагивает от празднично-торжественных СМС, словно у меня в кармане лежит неисправный вибратор.
Санта, может, и расслабится после долгой ночи, но его приятельница Смерть трудится без выходных. Вот я и оказался в отдельной комнатке с горюющей семьей, где у нас состоялся Тот самый разговор про маму/бабушку. Они знают, к чему я веду, еще до того, как открываю рот – врач никогда в Рождество не вызывает всю семью лишь для того, чтобы предложить им присесть на неудобные стулья и сообщить, что те выиграли полтинник в моментальной лотерее.
Бабушка столкнулась с численным превосходством кишечных палочек в ее крови – несколько миллиардов против нее одной, и теперь возможен один-единственный исход. Это не мешает семье продержаться до последнего, драматического, поворота сюжета.
– Ну вы же наверняка можете попробовать что-то еще, – умоляет безутешный сын.
Честно говоря, если бы «что-то еще» было, я бы уже это попробовал, лишь бы избежать подобного разговора. Плохие новости всегда тяжело выслушивать, но и сообщать их непросто. Осунувшиеся лица с угрюмо сжатыми ртами. Уже помутневшие глаза с отрешенным взглядом. Сцепленные руки со впившимися в кожу ногтями. Кто-то всхлипнет, кто-то закричит, кто-то будет безучастно таращиться в созданную мной бездну. Ну вот опять. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие и профессионализм, я объясняю, что, хотя она мужественно боролась, органы начали отказывать, и состояние стремительно ухудшается, несмотря на вливаемые физраствор и антибиотики. На их глаза наворачиваются слезы.
Я продолжаю объяснять и говорю, что мы уже попросили врачей из интенсивной терапии осмотреть ее и те согласились, что было бы жестоко по отношению к ней пробовать какие-либо агрессивные методы лечения, которые все равно не помогут.
В надежде выразить сочувствие языком тела я наклоняюсь сказать, что теперь нам только и остается, что позаботиться о ее комфорте. Делая это, ненароком придавливаю свой галстук.
Это рождественский галстук: ночное небо, старый добрый Санта на санях у самого узла, а вниз по галстуку мчатся Танцор, Скакун и остальные северные олени из упряжки с Рудольфом во главе. Самым же важным и одновременно ужасным было то, что под красным носом Рудольфа – а теперь и под моим локтем – располагалась кнопка, активирующая крошечный динамик.
И из него начинается неистовая MIDI-версия мелодии из песни «Jingle Bells». Я краснею, извиняюсь и бью кулаком себе в живот, тем самым, однако, только перезапускаю гребаную мелодию.
После шести неудачных попыток ее заткнуть, которые, казалось, растянулись лет на пятнадцать, я выбегаю из комнаты и швыряю галстук на сестринский пост. Возвращаясь, думаю о том, какие слова подобрать в качестве извинений, но у одной из дочерей в разгаре неконтролируемый приступ смеха, а все остальные улыбаются. Что ж, возможно, все-таки существует более легкий способ сообщать плохие новости.
Лишь к пяти вечера мне удается организовать себе рождественский ужин: украденный с кухни тост с дрянными конфетами. И вдруг до меня доходит, что я даже не предвкушаю возвращения домой. Мне предстоит тащиться в пустую квартиру: Г.
[23] уехал на праздники исполнять семейный долг, а мои любимые близкие либо не такие близкие, либо не такие любимые. Как бы то ни было, шанс закончить к восьми вечера ниже, чем мошонка саламандры
[24], так что, по крайней мере, в одиночку дома мне придется провести всего полтора часа из рождественского дня.
Дункан, младший интерн, заходит на кухню, гордо размахивая найденным блеклым крекером. Разломав его пополам, закатывает глаза в ответ на шутку о гомеопатической дозировке. Затем направляется обратно в отделение в своей бумажной шляпе, а я подхожу к микроволновке, чтобы достать из упаковки предсказывающую судьбу волшебную рыбку
[25]. Она поворачивает голову. Читаю соответствующее предсказание: «Двигает головой – ревность».
