Отдел особых расследований тщательно провел обыск. Начиная с книг бухгалтерского учета, все остальные документы — личные письма, банковские книжки, настольный календарь, записная книжка, все, вплоть до черновиков, — были конфискованы. А поскольку имелись опасения по поводу того, что, в частности, настольный календарь и записная книжка могут быть использованы для создания алиби, решили, что нужно изъять всё, ничего не упустив.
Действительно, в списке изъятых вещей числилась записная книжка в красной обложке, о которой говорила Аяко. Сасэ пролистал ее, но записей в ней почти не было. Похоже, она и правда предназначалась для личного пользования. К тому же было очевидно, что эта вещь не представляла для расследования никакой ценности.
Но, разумеется, записная книжка не была возвращена. Ее использовали как орудие для заключения сделки. «Если признаетесь в передаче денег, я сразу верну вам ее». В ответ на эти слова Сасэ Аяко и произнесла ту самую фразу.
Ради кого вы живете?
Этот вопрос Сасэ воспринял как проявление твердой решимости женщины пытаться прикрывать директора. У Аяко было «бескорыстное лицо». Постоянно. Поэтому он и подумал так.
Прошло три дня. Аяко вскрыла вены у себя в ванной и умерла.
Только через полмесяца он понял, что ее смерть и новость о смерти ребенка, появившаяся в тот день в газетах, связаны между собой.
Детский дом в провинциальном городе. Семилетняя девочка оказалась зажата между стеной и грузовиком, доставлявшим школьные завтраки, который случайно дал задний ход, и была раздавлена насмерть. Своих родителей она не знала. Однако директор детского дома рассказал, что раз или два в месяц к девочке, возвращавшейся из школы, подходила хорошо одетая женщина. Как-то исчезла одна из моментальных фотографий, которыми девочка очень дорожила. На вопрос директора, немного смутившись, она ответила, что подарила ее доброй тете.
Когда Сасэ опять тщательно перелистал красную записную книжку, то обнаружил фотографию, с которой застенчиво улыбалась девочка. Выбито число — 15 апреля. Возможно, это была дата рождения девочки, о которой сама она не знала.
Аяко жила не ради директора и не ради компании, она жила ради дочери.
Прокуратура квалифицировала это как самоубийство от отчаяния. Так и написали газеты. Это не было неправдой. Аяко была загнана в угол. И тем, кто загнал ее туда, был Сасэ.
Что касается смерти лица, имеющего отношение к делу, отдел особых расследований ничего Сасэ не предъявил. Юридический иммунитет и освобождение от ответственности. Он молча перешел к следующим делам. Ради общего блага.
Тепло от тепловентилятора наконец-то догнало алкогольное.
На своем тесном диване Сасэ повернулся на другой бок. Пространство, которое он занимал в служебной квартире с двумя комнатами и кухней, было слишком мало.
Он жил ради себя. Было печально, что это для него так естественно.
В его тяжелой от выпитого голове то всплывал, то исчезал мрачный образ Тидзуко. Наконец-то он уже не преследовал его. Наверное, уже все кончено.
Тидзуко говорила, что не могла выносить его глаз. «Я ненавижу твои глаза, которые не видят того, что перед ними…»
Его сын Минору — борец за справедливость. С самого раннего детства он был защитником слабых. Повзрослев и быстро удостоверившись в том, кто является врагом, он вознамерился защищать маму. Когда-нибудь… Да, может быть, когда-нибудь настанет день, и он заметит, что отец был гораздо слабее…
Раздался звонок в дверь. Наверное, журналисты. Зная, что приходить в дом прокурора в ночное время запрещено, все равно были те, кто отчаянно продолжал попытки. У него не было никакого желания выходить. Нет, скорее, он уже был не в состоянии выходить.
Его сильно клонило ко сну.
Ради кого же он живет? Сасэ не знал этого. А Кадзи Соитиро?..
6
К утру дождь совсем прекратился.
Он осторожно приблизился, но вокруг дома Кадзи было тихо. Полицейских не видно. Территория тоже не огорожена.
Сасэ заглянул в почтовый ящик, расположенный с внешней стороны ограды. Пусто. Он поднял взгляд. Ничем не примечательный, скромный двухэтажный дом. Сасэ посмотрел на часы. Начало одиннадцатого утра.
Прежде чем прийти сюда, он допрашивал свидетеля Танума Мицуо, видевшего Кадзи на станции К., но, как и предполагалось, было уже поздно. С самого начала Танума увиливал от ответа: «Возможно, я обознался». Сасэ сурово расспрашивал его, но, видимо, полиция, заставляя свидетеля молчать, действовала намного более сурово. В статье «Таймс» было написано, что «Кадзи находился на платформе синкансэна в направлении Токио», но затем появился откорректированный вариант, в котором говорилось: «Человек, похожий на Кадзи, находился недалеко от киоска и собрался двигаться в сторону платформы в направлении Токио». То, что Танума не видел, как Кадзи садился в поезд, похоже, было правдой. Вот только когда говорил об этом, он не отвел взгляда от лица Сасэ.
Ну ладно… То, что он ездил в Токио, не подлежит сомнению.
Сасэ опять взглянул на часы. Опаздывает…
Не прошло и нескольких секунд, как он так подумал, — и впереди показался знакомый темно-синий седан. Сидевший за рулем помощник прокурора Судзуки кивнул. На заднем сиденье виднелась женская фигура.
Наверное, после хлопот, связанных с похоронами, она чувствует себя изможденной. По сравнению с тем, какой она была вчера, у Симамуры Ясуко был довольно отсутствующий вид. 56 лет. Волосы с проседью.
— Извините, что заставил вас приехать…
Произнеся полагавшиеся слова, Сасэ скромно показал ордер на обыск.
Судзуки с напряженным выражением лица оглядывал окрестности. Обыск без разрешения полиции… Несомненно, такое у него было впервые. Сасэ позвал Судзуки и дал ему поручение. Тот кивнул и, нащупывая в кармане телефон, сел в машину.
Прокурор надел белые перчатки, взятыми у Ясуко ключами открыл дверь и вошел в дом. Он поочередно осматривал все комнаты. В прокуратуре нет отдела экспертизы. Искать нужно прежде всего письменные улики. Вместе с вернувшимся Судзуки они осмотрели выдвижные ящики и шкафы, но ничего заслуживающего внимания найти не смогли. Лист с каллиграфической надписью, лежащий на письменном столе в кабинете, был первой «уликой», которую они увидели.
«Человеку суждено жить под небом лишь полвека».
Судзуки в раздумье склонил голову.
— Что это?
— Танец и песня «Ацумори» из танцев Ковака
[25], — ответил Сасэ, беря в руки лист.
