Тут, внутри, было по-настоящему тепло. Тепло и сухо. Должно быть, хозяева не жалеют угля в каминах, чтобы изгнать вездесущую броккенбургскую сырость, въедающуюся в кости и выпивающую силы.
Наверно, ей стоило поблагодарить своего спасителя. Холера даже попыталась мысленно составить какую-то фразу, используя великоречивые обороты, подслушанные среди мнящих себя великосветскими дамами бартианок, однако запуталась в них еже прежде, чем открыла рот.
А, нахер все это, подумала она устало, силясь оторвать оглушенное усталостью тело от стены, мне под великосветскую шалаву косить, что свинье под жеребца рядиться. Он все равно смекнет, кто я и откуда.
— Ну, спасибочки, — делать книксен она не умела, а щелкать каблуками было вроде как неуместно, поэтому Холера изобразила короткий поклон, — Честно сказать, это было просто блядски вовремя. Невинная девица выражает вам свою благодарность.
— Всякому бдящему да уповающему сподручнее, когда дело общее поперед всяких уложений конституционно превалируется.
Холера уставилась на него, не вполне понимая смысл того, что услышала. Может, у нее от долгого бега мозги перевернулись внутри черепа?
— Чего?
Хозяин дома, кажется, не сдвинулся с места. Он неподвижно стоял посреди прихожей, разглядывая незваную гостью и выглядел сосредоточенным и спокойным, как голем. Когда он говорил, его челюсть мерно опускалась и поднималась, обнажая по-лошадиному крупные желтые зубы.
— Печь и венец. Более всякое вмешательство представляется никчемным.
Произнесено это было спокойным и веским тоном. Определенно не тем, который используется для шуток. Да этот тип, кажется, и не шутил.
И в самом деле худой как смерть, подумала Холера, пытаясь на всякий случай изобразить на лице самую дружелюбную улыбку из всех, что были в ее распоряжении.
Ей приходилось видеть худых, тощих и изможденных, но этот человек отличался просто какой-то противоестественной худобой, как будто выпал из материнского чрева уже изнывающим от голода и не съевшим за всю жизнь даже маковой росинки. Кости выпирали из-под натянутой кожи рельефными пластинами, напоминающими своими контурами миниатюрный рыцарский доспех. Сама кожа была столь истончившейся, что вены превратились в тончайшую пурпурную пряжу, а мяса и сухожилий не угадывалось вовсе. Интересно, какими чарами этому постнику удается держать свои кости воедино? Может, они нанизаны на нитку? Ну и дребезга же будет, если этому живому скелету вздумается станцевать тарантеллу!..
Но хозяин не выказывал желания удариться в пляс. По правде сказать, он не выглядел полным сил и жизнерадостным, скорее… Скорее, безжизненным и сухим. Ломким, как ветхое тельце богомола, засушенное ученым энтомологом и пришпиленное булавкой к подставке. В том холодном интересе, с которым он разглядывал Холеру, тоже было что-то от богомола, подумалось ей. Наверно, потому, что его безволосая голова с тощим подбородком казалась острой и треугольной, как у насекомого, а глаза пустыми и водянистыми.
Холера хорошо умела разбираться во взглядах, но эти глаза, спокойно созерцавшие ее, немного нервировали. В них не угадывалось похоти или злости, как не угадывалось страха, недоумения, конфуза, интереса, задумчивости, раздражения… В них, кажется, вообще ничего не угадывалось. Пытаясь понять их выражение, Холера ощутила себя так, будто пытается распознать узор чар на листке чистой бумаги, которой никогда не касались чернила.
Он не пытался заговорить с ней, не пытался прикоснуться, просто молча разглядывал. От этого непонятного интереса, какого-то не по-человечески сухого, Холера ощутила себя неловко. И даже чертовски неуютно.
— Должно быть, эти ублюдки вели меня от рынка, — пробормотала она, — Ха, в наше время могут вспороть горло даже за жалкий грош!
— Всяко лучше, когда ноябрь цветёт без скрипки.
Голос у него тоже был сухим, ломким и совершенно безэмоциональным.
Все ясно. Холера отступила в сторону и покачала головой, наблюдая за тем, как темные капли-зрачки, заточенные в прозрачной толще чужих глаз, как эмбрионы в яйце, колеблются, сопровождая ее взглядом.
Не отшельник. Не прячущийся от наказания чернокнижник, как она уже было вообразила. Просто безумец из числа тех, что тихо доживают свой век в домишках на окраине Броккенбурга. И, кажется, не буйный. По крайней мере, изо рта у него не течет слюна, он не прячет за спиной нож и, если бы не каша, льющаяся у него изо рта, вполне сошел бы за чудаковатого старика.
— Херовы стражники! — с чувством произнесла Холера, чтобы проверить свои догадки, -
Их никогда нет поблизости, когда надо, верно? Небось, отсасывают друг другу где-то в подворотне!
— Количество всякого рода достойных недугов хрестоматийно превышает кощунственные запахи прошлого вторника.
Он произнес это спокойно, даже со значением, будто его слова в самом деле имели смысл, и немаловажный.
Холера только хмыкнула. Ну блестяще. Выживший из ума старикан. С другой стороны… Толстая дверь еще раз дрогнула, сотрясенная мощным ударом снаружи. Будь она хлипче, этот удар рассадил бы ее на доски.
Похер, подумала она. Общество безумного старикашки, может, не лучшая перспектива для хорошего вечера с вином, но уж куда лучше той альтернативы, что бродит в обличье осатаневшей голодной Ланцетты на улице, поджидая ее. Сказать по правде, тысячекратно лучше.
Черт, а в этом доме и верно не жалеют угля! Холера, не утруждая себя манерами, вытерла пот со лба рукавом. И верно, тепло как в парилке. И это при том, что лето было сырым и уголь в Брокке по осени идет по двадцать грошей за лиспунд
[28], а к ноябрю докатится, пожалуй, и до гульдена. Может, старик топит не углем? Многие дома в Броккенбурге грели демоны, младшие создания ада, заключенные в подходящие сосуды и скованные сложным узором чар. Тоже недешевое удовольствие, надо сказать. Хороший работящий демон, не умирающий от старости и не норовистый, выйдет самое малое в талер, если не два. Может, этот хлипкий старикан, похожий на пересушенную щепку, выживший из ума богатый вдовец, у которого нет наследников? Ах, было бы неплохо, совсем неплохо…
Холера воздержалась от вопроса. Не потому, что этого требовали ее скудные представления о приличиях, а потому, что в ответ старик, как и полагается сумасшедшему, наверняка разразился бы очередной бессмысленной тарабарщиной.
Словно прочитав ее мысли, тот зашамкал губами.
— Сосновое масло есть продукт взаимоумирающих негоцианских структур.
После чего, сделав короткий приглашающий жест, от которого хрустнули его сухие кости, двинулся куда-то в недра дома. Холера вздохнула. Она была бы рада отклонить это приглашение, но здраво рассудила, что в ее положении едва ли может позволить себе такую роскошь. Дверь больше не дрожала от ударов, но это вовсе не значило, что Ланцетта убралась куда подальше.
