— Надеюсь, он наградил тебя гонореей.
— В общем… — Холера смущенно потерла подбородок, — Я понимаю, почему тебе приглянулось мое ухо. Серьезно.
Ланцетта ковырнула ногтем пол.
— Я могу наконец его забрать?
Холера показала ей зубы.
— Только попробуй.
Некоторое время они сидели молча, болтая ногами в пустоте и наслаждаясь тем, как сфексы беспомощно кружат внизу. Ощущая близость добычи, они не собирались отступать в темноту, хоть и понимали, что та, находясь в считанных метрах, так же далека от них, как Броккенбург от Аахена. Но, видимо, все насекомые по своей природе настойчивы.
— Мне не нужен был этот идиот, — произнесла вдруг Ланцетта, не глядя на Холеру, — Хотя мордашка у него была вполне ничего…
— Тогда…
Волчица зевнула, продемонстрировав юркий розовый язык, от вида которого у Холеры почему-то потеплело в животе. Если этот зевок и был фальшивкой, то удивительно ловко сымитированной.
— Его семя, — буднично пояснила она, — Мне нужен был один наперсток его семени для… одного дела.
— Сраная дрянь! — вырвалось у Холеры, — Для чего, хотела бы я знать? Если ты собралась варить декокт для гладкой кожи, с твоими прыщами, чего доброго, придется передоить половину мужиков в Брокке!..
Ланцетта поморщилась.
— Оно было нужно не мне. Моему сеньору.
Ах, вот оно как?..
— Что, твой сеньор любит молоденьких мальчиков?
К ее удивлению Ланцетта рассмеялась. Смех у нее был жутковатый. Вроде правильный и по-своему даже мелодичный, но какой-то натужный, неестественный. Как фехтовальные упражнения школяра, который научился сносно вертеться с деревянной рапирой, но ни разу не был в настоящем поединке.
— Это Марбас-то? Если его и интересуют молоденькие мальчики, то разве что как материал для новых сапог. Но мне, в общем-то, плевать. Я, знаешь ли, стараюсь не лезть в дела демонов.
Холера едва не клацнула зубами, чтобы запереть внутри так и не родившийся смешок.
Марбас.
Мессир Марбас, губернатор Ада.
Она ощутила тягучую пульсацию клейма на своей груди. Холодного, но отчетливо ощущаемого до последнего мельчайшего шрама. Тяжелого, будто вытравленного свинцом на ее теле.
Чертова срань. Она ощутила в желудке колючее шевеление, будто там барахтались, пытаясь укусить друг друга, сухие плотоядные жуки.
Интересно, есть ли чертоги ниже самого Ада? Если есть, ей было бы приятно сознавать, что когда-нибудь, пусть даже через сто тысяч лет, кто-то будет пытать там извивающуюся тушу губернатора Марбаса, прижигая раны кипящей смолой и срезая серебряным ланцетом шкуру с его костей.
Забавно, они в самом деле едва не перегрызли друг дружке горло, вассалы одного сеньора, дрессированные крысы одного хозяина.
В Гугенотском Квартале часто стравливают между собой крыс. Не ради прибыли, гарпии бьются куда зрелищнее. Ради потехи. Крохотные грызуны с бритвенно-острыми зубами, стравленные друг с другом, бьются насмерть, беспощадно, как не бьются даже самые отчаянные хищники. Вот и они с Ланцеттой…
Холера потерла тыльной стороной ладони лицо, чтобы стереть с него дурацкую улыбку.
Их встреча в «Котле» не была случайной. Марбас стравил их. Умело, как крыс в решетчатом ящике. Ради чего? Выявлял слабейшую из его учениц? Хотел, чтобы две самоуверенные сучки, разочаровавшие его, проучили друг друга? Просто забавлялся?
Игра, подумала Холера. Для Марбаса, как и для прочих демонов его круга, это лишь игра. По неведомым правилам и на доске, которую ей никогда не суждено увидеть. Единственное, в чем она была уверена, по клеткам этой доски ползут куда более жуткие фигуры, чем отрезанные человеческие уши.
Ах, сука. С другой стороны… С другой стороны, это ничего не меняет, ведь так?
— Чего скалишься? — осведомилась Ланцетта, покосившись на нее, — Мне почему-то вновь захотелось съездить тебе по зубам.
Она выглядела как волчица, побывавшая в капкане и три дня уходившая от облавы, но даже крайняя степень измождения не избавила ее прищур от хищной колючей искры. Оказавшись в безопасности, празднуя победу, Ланцетта выглядела так, будто все связочки ее тела под истрепанным дублетом все еще напряжены до предела. Для нее это был не конец погони, всего лишь мимолетная остановка.
— Просто вспомнила, что мы с твоим папашей вытворяли третьего дня в амбаре. Не знаю, как сказать, но… На всякий случай попроси его вымыть рот перед тем, как он поцелует тебя на ночь.
Ланцетта не стала доставать нож, хоть ее рука и дернулась к рукаву. Вместо этого она смерила Холеру внимательным и совсем не волчьим взглядом.
— Я заметила, что у тебя почти все шуточки про папашу. Что, больное место?
Это не было похоже на приглашение к потасовке, напротив, голос ведьмы из «Вольфсангеля» звучал вполне миролюбиво, но Холера оскалилась в ответ:
— Не больнее, чем твоя разношенная задница!
Ланцетта равнодушно клацнула зубами, точно собака, поймавшая муху.
— Это твоя проблема, милочка, не моя. Помнишь, что говорил мейстер Касселер, наш лектор по Гоэтии? «Распутывая узор чар, мы ищем слабое место у демона, однако не стоит забывать, что он в этот момент занят тем же самым. И если у вас это слабое место есть, он не замедлит вонзить в него свое жало. И тогда, вероятно, с вами произойдет нечто очень, очень недоброе, а скорее даже нечто крайне паршивое». Рано или поздно ты найдешь такого демона, Хламидия. И, надеюсь, он навертит из тебя ремней.
— У тебя отличная память! — Холера изобразила искреннее восхищение, — Отличное подспорье для ведьмы! Не удивлюсь, если ты помнишь имена всех овец, которых твой папаша…
Ланцетта насмешливо цыкнула зубом.
— Ну вот опять. Что там такое с твоим папашей? Может, ты и не знала его вовсе?
Холере показалось, что в уголках ее сознания загорелись крохотные предупреждающие огоньки, похожие на горящие в углах пентаграммы свечи.
Я знала своего отца, ты, блохастая сука, подумала она. И действительно вспомнила его, хоть всего на миг.
Сладкое, как мёд, карамельное яблочко, которое отец купил ей на ярмарке в Гросенхайме.
Неисправный медный котёл с испорченным демоном, который отец тщился починить.
Прикосновение его руки, тяжелой и мягкой, тёплой каким-то особым внутренним теплом.
Его колючие волосы, приятно пахнущие горелыми листьями и свежей землей.
Его…
Хватит. Огоньки тут же погасли, погрузив воспоминания в темноту. Темноту, в которой лицо отца растаяло, мгновенно испарившись из памяти. Только на языке остался на мгновенье сладкий привкус.
— Я знала своего отца, — тихо произнесла Холера, не глядя в сторону Ланцетты.
