Конкретных вопросов возникает много, но в целом гипотеза беглой ДНК выглядит вполне убедительно, гораздо убедительнее, чем гипотеза первичности вирусов. Впрочем, при желании можно разбить в пух и прах любую из приведенных гипотез. Надо сказать, что гипотезы эволюционируют точно так же, как и все живое на нашей планете. Условия окружающей среды постоянно изменяются – оппоненты выдвигают все новые и новые критические замечания. Сторонникам гипотезы приходится приспосабливать ее к критике. Если они сумеют это сделать, то гипотеза будет жить дальше, если же не сумеют – гипотеза «умрет», то есть будет отвергнута научным сообществом.
Знаете ли вы, что такое коэволюция?
Коэволюцией или сопряженной эволюцией называется совместное эволюционное развитие биологических видов, взаимодействующих друг с другом. Теория коэволюции паразитарных систем обещает нам с вами, а также всем другим животным-хозяевам мир с их паразитами.
Внимательно следите за ходом мысли, и вы поймете, что в результате совместной эволюции паразитов и их хозяев рано или поздно они притрутся «друг к другу» и начнут сосуществовать мирно-дружелюбно.
У любого организма есть экологическая ниша, определенное место в биоценозе (так называется совокупность организмов, населяющих относительно однородное жизненное пространство). Любой организм заинтересован в сохранении своей ниши, верно?
Уточнение – «заинтересован» с точки зрения эволюционного развития. Разумеется, вирусы не осознают того, что им нужно беречь свои ниши, то есть своих хозяев. У вирусов нет разума. Но те вирусы, которые в силу определенных мутаций начнут более мягко относиться к своим хозяевам (перестанут быстро их убивать) получат эволюционное преимущество и смогут размножаться более интенсивно, чем их «жестокие» собратья, ведь после гибели организма-хозяина все вирусы, которые находятся в нем, погибают. В мертвых клетках вирусам, образно говоря, нечего ловить.
Мутации у вирусов происходят самые разнообразные (как и у всех других организмов), и среди них обязательно будут такие, которые смягчают жестокий характер вируса. Ввиду того что эти мутации обеспечивают эволюционно выгодный признак, они будут закрепляться в потомстве и когда-нибудь вирусы вообще перестанут убивать тех, в чьем организме они паразитируют…
До сих пор все логично, не так ли?
Идем дальше.
Хозяева перестали умирать от вирусных заболеваний – ура! Но их иммунные системы, тем не менее, продолжают борьбу с вирусами. В такой ситуации эволюционное преимущество получают те вирусы, которые привлекают меньше внимания иммунной системы и вызывают более слабый иммунный ответ, то есть – менее патогенные.
[14]
С этим тоже нельзя не согласиться, верно?
Вектор эволюции – вектор естественного отбора, сохраняющего только полезные признаки – направлен на уменьшение патогенности вирусов, ведь чем меньше вреда вирус наносит своему хозяину, тем лучше, спокойнее и дольше, он в организме хозяина живет. В конечном итоге вирусы от паразитизма перейдут к комменсализму, а там, глядишь, и полный мутуализм наступит (вспомните, что это такое).
Сделайте, пожалуйста, паузу, прочтите все, начиная со слов «внимательно следите за ходом мысли» заново и «приценитесь» к сказанному с радикально критических позиций. Проще говоря – попробуйте хоть что-то опровергнуть. Только, чур, не голословно по типу «такого не может быть, потому что такого не может быть никогда», а с доводами.
Скорее всего, у вас ничего опровергнуть не получилось. А если вы отправились за дополнительной информацией во Всемирную паутину, то непременно наткнулись на убойный в своей убедительности пример с кроликами и окончательно убедились в том, что благодетельница наша Коэволюция рано или поздно приведет к исчезновению всех инфекционных заболеваний, а не только вирусных. Инфекционистам и вирусологам, а также венерологам придется переквалифицироваться в управдомы, пардон – в терапевты.
Если вдруг кто не в курсе, то самой большой головной болью австралийцев вот уже на протяжении полутора столетий являются невероятно расплодившиеся кролики, предков которых в середине XIX века выпустили на волю безответственные фермеры, желавшие иметь «под рукой» удобный объект для охоты.
Отсутствие естественных врагов, большое количество пищи и теплые зимы привели к невероятному росту кроличьего поголовья. На волю было выпущено то ли несколько десятков кроликов, то ли пара сотен, а спустя несколько лет по Австралии уже бегали миллионы длинноухих прыгунов, которые стали причиной вымирания многих видов австралийских животных, питавшихся растительной пищей – кролики сметали всю еду, подчистую.
Кроме того, кроличьи стада наносят огромный вред сельскому хозяйству – съедая всю растительность, они оставляют верхний слой почвы беззащитным. Почва выветривается и плодородные земли становятся бесплодными. Знаете, какими темпами нарастает почва? В среднем по сантиметру за столетие. А еще кролики обгрызают кору на молодых деревцах, да так обстоятельно, что те погибают.
Австралийцы боролись с кроликами различными способами, но ничего не получалось. И вот в начале пятидесятых годов прошлого века кроликов попытались истребить при помощи вируса, вызывавшего смертельную для них болезнь под названием миксоматоз.
Оружие было выбрано очень умно.
Во-первых, возбудитель миксоматоза – ДНК-содержащий вирус миксоматозис куникулорум поражает только млекопитающих отряда зайцеобразных, к которому относятся кролики, а у человека и других видов животных заболевания не вызывает.
Во-вторых, миксоматоз – однозначно смертельное заболевание. У зараженного животного развиваются множественные опухоли, и оно погибает.
На первый взгляд вроде бы все получилось, как нужно, – вирус снизил численность австралийской кроличьей популяции на целых 95 %. Казалось бы, дело за малым – ну что там какие-то 5 % против 95 %? Однако тут вирус «забуксовал». Одновременно пошли два процесса – патогенность вируса снизилась настолько, что вообще перестал убивать кроликов, а у кроликов, в свою очередь, выработалась к нему устойчивость. Спустя десять лет численность диких австралийских кроликов вернулась к исходному значению.
[15]
