Не церемонясь, стянул простыню, которой Вадим накрылся, и когда не помогло, за ногу сдернул на пол. Тут уж он невольно отреагировал, с трудом разлепляя глаза.
– Что такое? – забормотал недовольно. – Чего надо?
Не раздумывая, пинаю носком ботинка в бок. Когда требуется, я умею правильно. И чтоб синяка заметного не имелось, и чтоб почувствовал. Он невольно выгнулся от боли и заметно более осознанным тоном прошипел:
– Ты чего, Андрей? – Тут, видимо, у него в головушке нечто прояснилось, потому что потребовал объяснений: – Как сюда попал?
– Да вот, – вынимая из-за пояса сзади прихваченный «Коровин», сообщил я, – зашел попрощаться навеки, раз по-хорошему не доходит.
Скорость отползания к стенке оказалась изумительной. Бежать задом не вставая – это достижение. И ужас в окончательно прояснившихся глазах стоял неподдельный.
– За что? Я к твоей девке не подходил!
– А мать зачем убил, гаденыш?
Мозаика сложилась еще на кладбище, когда увидел его побитую физиономию. Точнее, ссадину на щеке. По мордам его не бил. Не моя рука.
В принципе, мог бы догадаться сразу, читая протоколы. Прекрасно знал про его выходки и раньше. Вадим у нас тоже своего рода уникальный специалист. Он запросто стирает память. Проблема одна – минут пять – десять исчезнувшей жизни никто обычно не замечает. Чем больший фрагмент вырезают, тем меньше шансов не зацепить нечто попутно.
Наблюдая работу мозга, я точно научился определять участки, заведующие логическим мышлением или пониманием речи. Даже зоны, руководящие любопытством, аппетитом, агрессией, страхом. Я могу определить, когда лгут, потому что активность появляется в конкретном месте. Но где сосредоточена память, так и не разобрался. И он тоже не понимает, что совершенно не мешает ему стирать воспоминания. Вот только, похоже, память рассеяна по всему мозгу, и, удаляя одно, невольно цепляешь и другое. Чем больше уничтоженный фрагмент, тем хуже пациенту. Вплоть до потери простейших рефлексов и сумасшествия.
Фактически применять подобные методы позволительно лишь в крайнем случае. Иначе проблем не оберешься. Но золотой мальчик таким вот способом принялся развлекаться с девушками. Изнасиловать и стереть память. Она потом толком и объяснить ничего не может. Всплыло быстро, иные вещи не скроешь, тем более Вадим пошел во все тяжкие, избивая случайно подвернувшихся, так что уже и на то, что по пьянке сама захотела, не спишешь.
Я не мальчик-одуванчик, и семейка наша не из самых законопослушных, но всему есть границы. Случайно выяснив, расплевался с Артемовскими и съехал навсегда, практически перестав общаться. Пару раз лечил Большого Артема на чисто коммерческой основе, и все. Похоже, внук чем дальше, тем больше съезжал с катушек. Раз запретили привычные развлечения, принялся убивать, чтоб доказать ничего было нельзя. И ведь отмажет его Большой Артем, как пить дать, выкупит в случае, если всплывет нечто. Все же кровь своя – внук.
– К-к-какую мать? – с испугом пробормотал Вадим. – Ты что, Андрей?
– Ты, гнида, даже не понял, кого замочил на стройке в трех кварталах от собственной хаты?
– Ты что? Не было этого! Не я это! Не трогал Яну!
Черт, черт! Неужели ошибся? Ведь не врет!
– А в физию тебе кто двинул?
– Так дед, когда узнал про тех девок, – слезливо сказал Вадим.
– То есть ты их все-таки убил? Всех десятерых?
– Ну и что? – спросил он почти спокойно. – Тебе-то что? К Яне я даже не подходил. А эти шлюхи драные. Простецкие девки. Миллионы на улицах. Они неполноценные, и не тебе их защищать. Ты же взбесился не от того, что я кого-то убил, – лихорадочно говорил он все быстрее и быстрее. – Много тебя трогают замоченные Лео? Уж у него-то штабеля покойников за плечами, а ты руку жмешь без брезгливости. Чем я вдруг хуже стал? Да ничем! Подумаешь, легкодоступных шалав чуток меньше на свете стало. Только потому, что мать тронули! Так это был не я! Чем хочешь поклянусь и на суде рода ответ держать стану!
– А ведь ты прав, – сказал я задумчиво. – За своих горло перегрызу. Но между тобой и Лео есть большая разница. Он баб не бьет и даже убивал по приказу или из деловых резонов, а не для извращенного удовольствия. Вставай.
– Зачем?
– Проводишь меня на крышу.
– Да, да, конечно, – пробормотал он, осторожно поднимаясь, и вдруг кинулся с протянутой рукой. Честное слово, не ожидал такой прыти от труса. А он слизняк, но отнюдь не дурак. Для стирания памяти Вадиму нужен контакт. Лучше начинать со взгляда в глаза, но можно и напрямую, от касания. Превратил бы меня в овощ, не успей я среагировать.
Чисто машинально двинул левой под грудину.
– А если б выстрелил? – спросил я, глядя, как корчится Вадим, пытаясь вздохнуть.
– Ты даже с предохранителя не снял, – прохрипел он.
– Молодец. Не утратил наблюдательности и соображалки. Мне ведь тебя поломать оружие не требуется. Сам не знаю, зачем взял. Все же не привык кончать людей. А теперь пойдем, – взяв руку на болевой и направляя вперед нажатием, приказал я.
Когда больно, сосредоточиться ой как не просто. А для его фокуса нужен определенный настрой. В таком положении ничего он мне не сделает.
– Зачем? – просипел Вадим. – Чего ты добиваешься.
– Сейчас увидишь, – подтолкнул я его. – Кошек в детстве мучил часто? А мать голой видел? Или тебя папа за задницу хватал?
– Что ты за бред несешь? – Он даже в таком положении искренне изумился.
– Это не я, а современная медицинская наука, утверждающая, что все психологические проблемы кроются в детских травмах. Развитие устаревшей теории Фрейда, ополоумевшего в поисках сексуальной подоплеки в чем угодно. Проще говоря, тебя придется лечить. Иначе не успокоишься и продолжишь убивать.
У меня появилось стойкое ощущение, что он расслабился. Лечить – это хорошо. Даже если запрут в больнице, рано или поздно выйдет. А при наших талантах можно и в дурке неплохо устроиться.
– Звезды видишь? – спросил я, подталкивая его к ограждению крыши и выпуская руку. – Видишь, одна полетела?
– Да, – в недоумении ответил Вадим. – Что ты хочешь?
– Отправить тебя в полет следом, – сказал я, хватая его за ноги и переваливая через прутья невысоких перил.
Ограждение – чуть выше пояса. Просто так не выпасть, но перепившись – почему нет? И любые следы от ударов после падения с двадцать первого этажа будут сомнительными. Если там в теле вообще останутся целые кости. Вот пулю точно не спрятать. Кровь, раневой канал. При сквозном ранении в стене след. А так – чисто и красиво. Ничего не касался, двери открывал не пальцами, а локтем в рубашке. Пустой номер, ничего не найти даже лучшим криминалистам.
Да, мне нет дела до чужих девушек, но они такой судьбы, как в протоколах и актах вскрытия, точно не заслужили. У него с головой непорядок. И лечить бесполезно. Сдать его официальным властям – не по нашим понятиям. Жаловаться Большому Артему? А что тот сделает? Заплатит родителям жертв и отправит мальчика подальше от Москвы? Не поможет. Рано или поздно снова сорвется. Ко всему, Егор Григорьевич не бессмертен, и даже он, как оказалось, контролировать внука не способен. Не верю, что не в курсе происходящего. И что остается?
