Все ожидания в новой средней школе были связаны с моими слабыми местами. Я был сбит с толку и испытал культурный шок. Я до сих пор испытываю неловкость, вспоминая день, когда впервые сдал отчет о прочитанной книге. Я потратил несколько часов, чтобы сделать коллаж по роману «Изгои», а учитель после урока оттащил меня в сторону и сердито спросил: «Это что такое?»
Ситуацию усугубил школьный психолог, который поставил мне диагноз «нарушение обучаемости». Меня считали неспособным к обучению в тот период жизни, когда получение образования было основным социальным ожиданием и для меня, и для окружающих. В конвейере прекрасно отлаженного оборудования я чувствовал себя сломанным станком. Ежедневные походы в школу были сродни путешествию в страну без карты и владения языком. Я чувствовал себя беспомощным и растерянным. Меня охватил стыд. Поскольку больше всего я подвергался гонениям, когда пытался учиться или самовыражаться теми способами, которые ценились в моей начальной школе, я перестал их использовать и изо всех сил старался играть по правилам. Но проблема заключалась в том, что я не мог следовать четко определенным инструкциям, я был иного склада. Именно поэтому мои попытки скрыть те способности, которые некогда так ценились, и соответствовать новой культуре обучения выставляли меня в том самом негативном свете, которого я старался избежать. Я начал сдаваться, даже не предпринимая попыток, потому что мысль о том, что все мои усилия окажутся напрасны, была непереносима. И хотя школа оказывала мне существенную поддержку – индивидуальные занятия после уроков и обучение в коррекционных классах, а не в основном потоке, – мои отметки продолжали снижаться. Я попал в порочный круг: больше не пытался учиться, поэтому казался учителю и самому себе менее способным, чем это было на самом деле.
Не видя пути к успеху, я остановился на стратегии, которую, по мнению социологов, выбирает большинство людей, становящихся изгоями: «интернализацию стигмы»
[108]. Я объяснял свои проблемы себе и другим нарушением обучаемости. Будущее мое казалось мрачным, но, по крайней мере, появился повод обосновать мою плохую успеваемость причинами, отличными от моральных (такими как недисциплинированность или лень, например). В какой-то степени эта стратегия работала и на меня, сохраняя невысокий уровень ожиданий учителей и контролируя собственные стремления, чтобы очередной провал не стал крахом. «Нарушение обучаемости» стало частью меня – но только частью.
Я начал курить травку. И хотя курил я нечасто, в школе за мной закрепилась репутация наркомана. Раз уж я собрался играть роль неудачника, можно было надеть личину персонажа, который не хочет пытаться, потому что это «круто». Это позволило несколько сбалансировать выбранную мной стигму. Я не был безнадежным неудачником, а сознательно уклонялся: крутой парень, тусующийся с другими крутыми ребятами, которые насмехаются над всеми, кто не из их круга.
Такие образы я выбрал для себя в средней школе – две «отрицательные идентичности», выражаясь словами знаменитого психолога Эрика Эриксона
[109],
[110]. Не имея положительных вариантов, я выбрал отрицательные роли неспособного к обучению и наркомана, надевая то одну маску, то другую в зависимости от того, с какой непосредственной опасностью я сталкивался.
Под всем этим налетом крутости и заявлением о собственной неспособности сохранялось мрачное чувство, что я не могу жить той жизнью, какой хотел бы. По ночам я лежал без сна, уставившись в темноту и ощущая пугающее чувство беспомощности. Когда-то я верил, что все в моих руках. Я мог сам сотворить свое будущее – так же, как сконструировал дракона. Теперь я понимал, что эта твердая уверенность была ошибочной. В то же время я остерегался любых других шагов, которые могли бы повлечь постыдное разочарование, снизив как свои, так и чужие ожидания в отношении себя. Это можно было сделать, надев маску ребенка, требующего особого подхода. Я был сломанной куклой, не имеющей ни способностей, ни стремлений.
Уверен, последствия социальных травм, полученных в то время, стали причинами моей текущей борьбы с беспорядком: стыд из-за неспособности быть организованным, с явным намеком на ущербность, и усилия – уверен, порожденные боязнью надежды, – которые я прилагаю, чтобы взять себя в руки и просто сделать это: убрать свой кабинет. Когда я смотрю на свой бардак, во мне вновь воскресают (хотя и едва ощутимо) чувства несостоятельности и беспомощности, которые я ощущал в средней школе. И хотя в такой обстановке я и ощущаю себя паршиво, я увиливаю от уборки – точно так же, как старался не повысить ожиданий в самом себе и в окружающих в 12 лет. Я залег на дно.
Я также убежден, что мое знакомство со стигмой и гонениями, оставленные ими раны, восприятие себя как ущербной личности и обусловленные этим попытки занизить ожидания остальных подвигли меня в дальнейшем работать с людьми, которые подверглись подобным социальным явлениям и травмам в гораздо большей степени, чем я. Совершенно уверен, это ключевая причина, по которой я стараюсь помочь людям восстановиться после разрушительных последствий подобных событий.
Как и мои пациенты, когда я сдавался, прежде чем попытаться, выбирая такие роли, при которых любой успех казался бы обманчивым, я упускал то, что помогло бы приглушить чувство стыда: маленькие, постепенные, вдохновляющие шажки к успеху. Пользуясь той поддержкой, которую предлагала школа, я мог бы учиться удовлетворительно. Да, я был бы не звездой, а середнячком. Но с такими отметками я, вероятно, почувствовал бы себя увереннее, ставил бы более высокие цели и достиг бы большего.
Однако я опасался предпринимать шаги, которые в конечном счете заставили бы меня бояться меньше. Встревоженный мыслью «Нет причин, по которым ты не можешь это сделать», я оказался перед дилеммой: то, что необходимо предпринять для укрепления веры в себя и повышения мотивации, было как раз тем, чего я всеми силами стремился избежать.
Пытаясь занизить ожидания, вы попадаете в заколдованный круг. Любой поступок, который поможет поверить в себя, одновременно даст понять, что вы не марионетка, а самостоятельная личность. Что же предпринять? Выражаясь иначе, как укрепить амбиции и веру, когда это приводит к предельному росту ожиданий? Иногда приходится прибегнуть к театральному представлению, а может, и к шпионажу и манипуляциям в какой-то степени.
Вот он я, сижу и пишу эти слова. Занимаюсь именно тем, в чем, как подозревали, я неполноценен. Никто не ждет такого от наркомана и дислексика. Уверен, отрицательные личины, которые я нацепил, послужили мне зарядным устройством и позволили сохранить надежду, пока я не мог опереться на веру. Иногда приходится играть роль, пока на самом деле не станешь тем, кого играешь.
