Наконец девушка поняла, что находится в цистерне из нержавейки, подобии круглого водоема, чьи сверкающие зеркальные стены окружали ее со всех сторон; они казались и очень близкими, и безнадежно удаленными. Наверняка один из чанов Диоцеза.
Она не знала, что ей вколола Рашель, но чувствовала невыносимую тошноту и горький вкус во рту. Мозг был бессилен выдать хотя бы две связные мысли. А главное, мучительная головная боль в корне пресекала любые попытки к размышлению.
Но она все-таки заставила себя проанализировать ситуацию. Эта цистерна имела два или три метра в диаметре и с виду была абсолютно герметичной. Неужели ей грозит смерть от удушья? Девушка медленно повернула голову и взглянула наверх, чтобы определить высоту цистерны: как минимум десять метров. Интересно, какова ее вместимость? Десять тысяч литров? Пятьдесят? А главное, литров — чего? В любом случае Иване пока было чем дышать: кислорода еще хватало…
А вот чего девушка не понимала, так это откуда идет свет. Приглядевшись, она с трудом различила на потолке маленькое круглое оконце, притом открытое. Видимо, его никогда не закрывали; во всяком случае, сейчас луч, падавший из него вниз, вполне ясно освещал все внутреннее пространство цистерны.
Внезапно ей в бок ударила новая струя. Девушка опустила глаза и увидела коричневую пенистую жидкость с золотистыми бликами, брызнувшую в цистерну. Что это? Ну-ка, Ивана, напряги воображение!.. Ага, ясно: это вливается через узкое отверстие виноградный сок, нагнетаемый насосом, — она смутно различала отдаленное мерное пыхтение его мотора.
Все ее мысли вытеснил панический ужас. Теперь сок поступал в цистерну непрерывно: весь дневной урожай извергался на ее связанное тело.
То, что было еще несколько минут назад отдельными дрожащими лужицами, теперь быстро превращалось в мутные озерца, сливавшиеся воедино, как бывает во время прилива, и все это грозило покрыть ее беспомощное тело. Виноградный сок — теперь она вспомнила: здесь его называли «сусло» — поднимался все выше, желтоватая пена проникала в складки платья.
Господи боже мой, да соображай же, что делать? Теперь было уже мокро между коленями, в шейной ямке, на уровне груди… Ивана лежала на боку, скрючившись и пытаясь понять, какая поза будет самой безопасной. Может, если перевернуться на спину…
Но тут липкая струя ударила ей в лицо.
Нет, ну это просто со смеху можно подохнуть! Неужели она умрет, захлебнувшись в виноградном соке, — она, которая терпеть не могла вино?!
63
— А дети у тебя есть?
В ожидании подкрепления они сидели в открытой галерее патио, на ступеньках, ведущих к бассейну. В прозекторской ничего нельзя было трогать, да и сидеть в обществе трупов тоже не хотелось. Их потянуло на свежий воздух.
Деснос ответила не сразу. Вопрос комиссара повис в воздухе, над длинным сухим водоемом в керамической облицовке.
— Да, двое. А почему?..
— Просто так. Фотография есть?
Стефани пришла в полное недоумение.
— Э-э-э… да, — наконец прошептала она.
И, встав, начала рыться в карманах своего анорака. Сейчас, стоя перед сидящим собеседником, она казалась великаншей. А ему, в этом геометрическом декоре тридцатых годов, пришло на ум сравнение с бронзовой Афиной
[112] на Порт-Дорэ, богиней без всяких украшений и финтифлюшек.
Наконец она протянула ему свой мобильник.
Чужие дети… ну что в них может быть интересного?!
Тем не менее Ньеман долго разглядывал малышей, хотя фотография была нечеткой. При виде их лиц он мысленно похвалил себя за то, что не стал заводить шашни с этой своей коллегой, притом бесполезные шашни, на какие пускаются многие мужики, стоит им увидеть пару аппетитных сисек; такие ухажеры предпочитают быстрое, примитивное, плотское удовольствие серьезному подходу к жизни.
— А у вас? — храбро спросила Стефани, когда он вернул ей мобильник.
— У меня? Ни жены, ни детей.
Он помолчал несколько секунд и добавил — без сомнения, под воздействием окружающего декора, а главное, зрелища двух трупов внизу, в подвале:
— Я живу один. Один на один с моей работой.
— И с воспоминаниями?
— Нет, без них. Память — в моем возрасте — это не всегда хороший козырь.
Деснос сунула руки в карманы. Холод пробирал их обоих до костей, приковывая к земле, точно колонны галереи.
— Но у вас все же есть та рыжая малышка. Больше чем помощница, разве нет?
Ньеман кивнул и поднял воротник повыше, до самых глаз.
— У наших чинуш она не значится в штатном расписании.
Стефани ответила понимающей улыбкой. Сейчас она выглядела одновременно и смущенной, и довольной: все-таки ей удалось пробить броню парижского копа.
Воцарилось молчание; теперь они вполне могли представить себе, что оказались на неведомой планете, где население вымерло от какого-то вируса, оставив после себя только эту архитектуру, созданную из бетонных блоков и пустоты, кирпичей и фаянса…
— Что вы об этом думаете?
Вопрос Стефани застал майора врасплох, он вздрогнул.
— О чем?
Она не ответила. Но было ясно, что она имеет в виду двух покойников там, в подвале.
— Я думаю, что ошибался насчет Циммермана с самого начала и до конца. Посчитал его дураком, но единственным дураком в этом деле оказался я сам. А он был сообщником Посланников.
— Почему вы так считаете?
— В первый раз он не нашел камень намеренно — просто не захотел его найти. Посланники, конечно, надеялись, что убийца на этом остановится и им удастся скрыть его послание.
— Какое послание?
— MLK и кусок угля.
Сплошные иероглифы и никакого Розеттского камня…
Комиссар начал вслух перечислять части головоломки, которые все-таки еще надеялся склеить:
— Когда мы впервые встретились с Циммерманом, он собирал вещички. На самом деле он попросту хотел сбежать. Я думаю, ему смысл послания был так же ясен, как и другим.
— Почему же он не уехал?
— Да просто не успел. Ему хотелось сперва уничтожить все следы этого дела. Например, медицинские карты анабаптистов. Это ведь он их лечил — здесь, в этом полузаброшенном диспансере. Вероятно, пациенты платили ему черным налом, вот и все. Вот почему органы соцобеспечения не в курсе их дел.
Деснос встала так, чтобы видеть лицо Ньемана. Ее крепкая, статная фигура в черном анораке по-прежнему напоминала ему монументальную статую.
— А как он поступил бы в случае с Якобом?
