— Наверняка заговорил бы. Во-первых, потому, что у него уже не осталось выбора. Во-вторых, потому, что следующим в списке жертв был он сам.
— Но… почему убийца так жестоко обошелся с этими людьми?
Ньеман поднялся. Вслух ему удавалось куда четче формулировать свои мысли, и он сказал:
— Убийца мстил за себя. Видимо, Самуэль, Якоб и Циммерман совершили что-то ужасное, и он покарал их за это. Когда мы уясним смысл их проступков, то узнаем имя этого злодея.
— А как вы думаете, список виновных — я хочу сказать, тех, кого Посланники считают виновными, — еще не закрыт?
— Ничего не могу сказать на сей счет, но уверен, что фреска помогла бы нам раскрыть эту гнусную загадку.
— Я вижу, вы зациклились на этой фреске. А я не понимаю…
— Скоро прибудет специалист. Я очень на него надеюсь.
— Это человек, за которым вы послали?
— Именно.
— Мой подчиненный везет его сюда. Похоже, это… как бы помягче выразиться… оригинальный тип.
Ньеман усмехнулся, благо уже стемнело.
— Можно и так сказать.
И он подумал об Иване. Ему пока не удалось связаться с ней, чтобы известить о третьем убийстве. Сейчас только семнадцать часов. Значит, он встретится с ней в Святом Амвросии, но только через два часа, не раньше. И на сей раз никаких дискуссий: он заберет девушку отсюда, даже если ему придется связать ее и засунуть в багажник машины.
— Вы заметили раны на груди Циммермана?
— Да. И что?
— Они выглядят так же странно, как раны Якоба.
Еще вчера Ньеман осадил бы Стефани, но теперь он сполна оценил ее опыт. Особенно потому, что знал: если уж она осмелилась заговорить, значит сообщит нечто конкретное и важное.
— И у того, и у другого они двойные. И это не случайно — они находятся почти рядом. Я считаю, что убийца воспользовался секатором, не закрыв его до конца, или, может, у него крепление разболталось — и разрезы получились не параллельными.
— Считаешь, что нужно искать такой секатор у Посланников и это наведет нас на след?
— Вряд ли, — возразила Стефани. — В Обители таких секаторов сотни, и у них нет постоянных владельцев. Просто это еще одна деталь нашей головоломки. Убийца явно указывает нам на сбор винограда. Еще один элемент, плюс к буквам MLK, углю и фреске.
Ньеман положил руки ей на плечи и улыбнулся:
— Я смотрю, мы с тобой мыслим на одной волне…
Он не успел договорить: в темноте, под вой сирен, прибыло подкрепление, и в этом вое слышались замогильные стоны и высокомерное безразличие. Майор снова увидел на дверцах машины слоган жандармерии и подумал, что теперь он звучит как глупая шутка — running gag.
64
— Где он? — спросил Ньеман, войдя в жандармерию.
— В кабинете на втором этаже, — ответил жандарм, сопровождавший Эрика Аперги. — Ну и типчик, скажу я вам! Вы знали, что он ходит босиком? А уж запах…
Ньеман мог бы порассказать на эту тему много чего другого, притом куда более пикантного, но ограничился кивком и направился к лестнице. На месте преступления он оставил Деснос: теперь он был уверен, что она там справится.
Облат спокойно ждал его, сидя у стола, на котором не было ни кофе, ни воды. Он даже не снял пальто — то есть заменявшую его меховую шкуру. Верный своим принципам, он походил на старозаветного анахорета, сидящего на вершине горы и столь же нечувствительного к злу и боли, как его соседи — змеи и скорпионы.
Он совсем не изменился. По-прежнему худой — можно было все кости пересчитать, серый, как тряпка, не видевшая воды целую вечность, с черными ногтями, узловатыми пальцами и бородой, окаменевшей от грязи…
Словом, типичный бомж, если бы не аристократические черты лица, по которым его с первого же взгляда можно было отнести к избранным мира сего — отшельникам, аскетам, отрешенным мистикам.
Благородный разлет бровей над прекрасными глазами, изящная форма носа, красивые губы — словом, все, чем одарила его природа, — было разрушено наркотиками, лечением от зависимости, постом, умерщвлением плоти, экстазами… И теперь его красота вызывала восхищение, как античный город, лежащий в руинах.
Правда, сейчас бо́льшая часть его лица была не видна: лоб скрывала черная меховая шапка, напоминавшая штраймл — головной убор евреев-ортодоксов.
А нижняя заросла до самых скул бородой, дремучей, как джунгли Анкгора
[113].
— Как поживаешь, Эрик?
— Ничего.
— Доехал нормально?
— В жандармской машине.
Ньеман улыбнулся и пожал ему руку. Костлявые пальцы Эрика были унизаны перстнями, какие можно увидеть в пустынях Ближнего Востока или на всех прилавках Азии.
— Зачем ты меня вызвал? Ради тебя я нарушил свой обет молчания.
— А я — немало клятв, чтобы спасти твою задницу.
— Я слушаю.
И Ньеман без всяких преамбул и предупреждений вывалил на него всю эту историю. Про убийства. Про знаки. Про Посланников. Он говорил быстро, очень быстро, зная, что отшельническая жизнь Эрика — в миру Антуана — нисколько не повредила его острому уму.
— Словом, ты, как всегда, ведешь сложную жизнь, — заключил его гость.
Ньеман не считал, что уединенную жизнь отшельника, полную бесконечных передозов, умерщвления плоти и паломничеств босиком, можно назвать образцом простой жизни, однако решил не возражать и только заключил:
— В общем, Посланники — очень интересная религиозная группа.
И действительно, четыре убийства за неделю — не совсем банальная история. Но Антуан имел в виду совсем другое. Он располагал огромным количеством информации, мало кому известной в этом мире. Этот отшельник был посвящен, можно сказать, во все тайны Бога. Ни одна библиотека, ни один компьютер в мире не были способны синтезировать и выдать то, что знал он, — притом в несколько секунд.
— Над спасением душ трудится множество религиозных групп. Они идут по следам Господа, ведя безупречное существование.
— Именно так и ведут себя Посланники.
— Не только это. Они считают также, что будет спасена их плоть.
— Не понимаю.
— Все думают, что они именуют себя Посланниками Господа, ибо их строгая вера — достойный пример для подражания. Однако это не главная сторона их миссии. Они называют себя Посланниками в физическом смысле этого слова. Их послание — это их тело.
— Постарайся изъясняться понятнее.
