— В шестнадцатом веке баптизм физически преобразил их. Милость Господня излилась на этих людей, и были они спасены, и получили Божию заповедь: создать и укрепить новый, чистый род человеческий. Некое подобие Адама из Пятикнижия.
Майор слушал очень внимательно: Антуан не любил повторять сказанное.
— И вот они решили переродиться — в буквальном смысле слова. То есть вывести на протяжении поколений единую, одинаковую породу. Клонов, если хочешь.
— То есть они практикуют инцест, чтобы воспроизводить людей с одной и той же ДНК?
— Именно так. И технология та же, что у животноводов. Например, если лошадники хотят усовершенствовать некое качество в рамках одной породы, то наилучшее средство для этого — спарить кобылу с ее собственным жеребенком.
— Но ведь такой метод чреват болезнями и врожденными уродствами.
— Верно. Зато те, кто выживает, получают улучшенную ДНК.
— Вдобавок инцест запрещен законом.
— Вашим законом. А Посланникам на него плевать. Впрочем, у них там давно уже неизвестно, кто кем и кому приходится. Их подлинное гражданское состояние остается тайной, а ДНК так сблизились, что инцест стал естественным способом продолжения рода.
Давно пора было наложить руку на эту тайную генеалогию, на это уродливое дерево, чьи ветви врастали сами в себя, неразличимо спутываясь между собой. Вот где таилась цель убийцы — теперь Ньеман был в этом уверен.
— Откуда ты все это знаешь?
— Достаточно хоть немного вникнуть в данную проблему. Эти сведения вполне доступны. Некий персонаж систематизировал их еще в прошлом веке.
— Отто Ланц?
Это имя вырвалось у Ньемана спонтанно, он даже подумать не успел.
— Человек, который был их мессией и вместе с тем злым духом. Это он убедил их сблизить еще теснее свои брачные союзы. В результате инцест стал их главным законом жизни.
Ну вот, за один короткий разговор с этим небесным странником Ньеман узнал о секте куда больше, чем за все время пребывания в Бразоне. С него и надо было начинать.
Но майор хотел прояснить еще два конкретных факта:
— Эти кровосмесительные браки неизбежно породили наследственные рецессивные болезни и физические уродства. Ты что-нибудь знаешь об этом?
— Ничего не знаю. Они это тщательно скрывают.
— Мы, кажется, определили, кто был их лечащим врачом…
— Вот тут тебе и карты в руки.
— …но он стал последней жертвой убийцы.
Ньеман надеялся расшевелить своего собеседника, затронув криминальный аспект этого дела. Напрасный труд: все равно что захотеть вызвать землетрясение на Масличной горе
[114]. И все же майор сделал еще одну попытку:
— Убийства явно связаны с этими генетическими заболеваниями.
— В каком смысле?
— Мы это расследуем, и ты можешь мне помочь.
— Я не сыщик и не врач. Скажи, чего конкретно ты ждешь от меня?
— Тебе что-нибудь говорит такое сочетание букв — MLK?
В ответ Антуан разразился речью, схожей с рассуждениями Козински. Все та же история с западносемитскими корнями. Согласные, которые означают «короля» или «быть королем», но требуют вокализации, чтобы уточнить их смысл…
— Однако самое важное — увидеть контекст цитаты, — заключил отшельник.
— Ну а кусок угля? — спросил разочарованный Ньеман.
— Не понимаю, о чем ты?
Только тут Ньеман осознал, что в спешке упустил эту подробность.
— Где-нибудь в Библии говорится о древесном угле?
— Уголь может стать карой Господней.
— Как это?
— В Книге псалмов написано: «Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу…»
[115]
— И все?
— Все.
— Значит, уголь не имеет какого-то символического значения?
— Никакого.
— А есть ли в Библии какое-нибудь упоминание о камне во рту?
— Нет.
Вот тут-то Ньеман и решился вытащить фотографии покойников.
— Что ты можешь об этом сказать?
У Антуана была особая манера держаться: он слегка откидывал голову назад, и эта поза говорила о врожденном чувстве превосходства над окружающими. Эдакий король в стране лишений, скитаний и молитв…
Истерзанные останки Самуэля. Располосованный торс Якоба. Лежащие рядом трупы Посланника и врача в морге Бразона. Но казалось, на отшельника все это не произвело особого впечатления. Он перебирал снимки гибкой рукой с расставленными пальцами, и при каждом движении его перстни постукивали о край стола.
— Повторяю: я не сыщик и не врач, чего же ты от меня хочешь?
Ньеман открыл другую папку, с фотографиями свода часовни Святого Амвросия.
— Во-первых, уцелевшие фрески.
— Ну что — банальные иллюстрации сцен из Нового Завета, — прокомментировал Антуан. — Я бы отнес их к двенадцатому веку… Совершенно неинтересные.
И тут произошло маленькое чудо. Увидев потусторонние лики скрытых фресок, Лехман даже вздрогнул. Сам Ньеман и Деснос тоже были потрясены их видом. Но Антуан не выглядел шокированным или потрясенным. Скорее очарованным. Эти экстатические образы явно заворожили его. Более того, были ему близки и понятны. Он смотрел на них так, словно вернулся на землю обетованную.
— Радиографию делали?
— Да, их обнаружили под внешней росписью.
— Значит, те, что относятся к семнадцатому веку, фальшивки.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что эти росписи сделаны Отто Ланцем.
Ньеман довольно ухмыльнулся. Правильно он поступил, что вытащил этого анахорета из кокона его молчания!
— Ты что, уже видел их когда-нибудь?
— Нет. Но я знаю все остальные его работы.
Значит, где-то существовали другие произведения Отто Ланца и их можно было видеть?! Ньеман не слишком далеко продвинулся в своих розысках и сознавал, что уже слишком поздно все начинать сначала. Но зато теперь у него есть хотя бы этот кладезь информации. Колодец с прозрачной водой посреди бесплодной пустыни.
— Здесь он имитировал стиль раннего Средневековья, — продолжал облат. — Однако и фигуры, и лица вполне характерны для его творчества. Никаких сомнений.
