На самом деле все это была чистая показуха. Операцию такого масштаба, доказано преступление или нет, можно было провести только с санкции прокурора. И Шницлер как раз дал себе труд приехать в Бразон. Ньеман столкнулся с ним сразу по прибытии в жандармерию.
Они заперлись в кабинете Деснос, и Ньеман обрисовал ситуацию, вернее, дал краткий отчет: три трупа за один день, чего уж больше?! Майор попытался коротко объяснить, что убийцы делятся на две категории: один неизвестный, имевший отношение к жертве с углем во рту, и другие.
— Кто другие?
— Сами Посланники.
— А зачем им убивать сезонника?
Ньеман попытался увильнуть от прямого ответа: он, мол, понятия не имел о «великой тайне» их сообщества. Заодно он умолчал о сидевшем на втором этаже отшельнике, которому было поручено найти ключ к этой загадке.
Но главной неожиданностью для прокурора стало внедрение в секту лейтенанта полиции Иваны Богданович, тридцати двух лет, оперативника с весьма скромным опытом работы, которая исчезла, вероятно угодив прямо волку в пасть…
— Как ты мог подстроить мне такую подлянку?! — возопил Шницлер.
— С учетом ситуации, это был самый надежный метод.
— Внедрение сотрудницы без моего ведома! Никому не сообщив! Ты рехнулся, что ли?
— Но на этом и основан метод внедрения, — увещевал его Ньеман. — Полная тайна…
Шницлер вскочил, продемонстрировав смятый, запачканный костюм. В смятении прокурор даже забыл о своем дресс-коде — это был очень плохой признак.
— Ну нет, милый мой! Ты, видно, стареешь, если забыл правила игры. Такие штуки не проделывают без санкции начальства.
— Но когда ты мне звонил, мы даже не были уверены, что имело место убийство. А сообщи я тебе об этом, нам пришлось бы вести долгую, нудную переписку, и мы потеряли бы драгоценное время.
— И вот результат: твоя помощница исчезла.
— Она не исчезла! — вскинулся Ньеман. — Она просто не пришла на место встречи.
— И ты не можешь с ней связаться?
— Она не отвечает. Но это еще ни о чем не говорит: в Обители запрещено пользоваться мобильниками.
Шницлер сел и обхватил голову руками:
— Я уже ничего не понимаю…
Внезапно Ньеману все это обрыдло: он только напрасно терял время, оправдываясь, словно капрал, уличенный начальством в мелкой провинности.
— Так ты подтверждаешь мои приказы или нет? — резко спросил он.
— А что — у меня есть выбор?
— Нам нужно отыскать Ивану.
Прокурор безнадежно махнул рукой, что означало: «Выпутывайся сам, как знаешь…»
Потом, словно придя в себя, резко выпрямился на своем стуле:
— А как же расследование? Напоминаю тебе, что оно начато из-за четырех убийств. А не из-за чьего-то сомнительного исчезновения.
— У меня уже есть кое-какие наметки, — соврал Ньеман.
— Какие именно?
— Дай мне время до рассвета.
Шницлер вяло кивнул, смирившись с ситуацией. Казалось, его воинственный настрой разом улетучился.
— Завтра утром я устраиваю пресс-конференцию… — сказал он почти шепотом. — И в твоих интересах подготовить к этому времени конкретную информацию.
— Можешь на меня положиться, — заверил его Ньеман и вышел, не обернувшись и даже не хлопнув дверью…
Стоянка, холодная и серебристая, как льдина… Майор тайком взял ключи от «Рено-Мегана III RS» — самой скоростной машины жандармерии, принадлежавшей подразделению быстрого реагирования, мощностью в 265 лошадиных сил, способной за 6,3 секунды развить скорость до ста километров в час, а потом до двухсот шестидесяти километров в час. Ему сейчас требовалась именно такая, чтобы объехать Диоцез и проверить, как идут поиски.
Ночь была светлая. Белая трава, блеклые ели… Казалось, все окружающее побледнело, обесцветилось, напуганное слепящими фарами «рено-мегана». Ньеман даже не следил за дорогой, он просто мчался сквозь это призрачное марево, ведущее его к другой стороне ночи, туда, где эскадроны жандармов должны были разворошить муравейник Посланников и вырвать пленницу из их лап.
Внезапно майор уловил какую-то перемену в пейзаже. Он переключил фары на ближний свет. Все окружающее вернуло себе прежние насыщенные, темные цвета… а затем медленно окрасилось в коричневый. Лес, поля и виноградники начали светлеть, приняли рыжие, потом охряные оттенки. Казалось, их поразила какая-то загадочная коррозия, способная превратить позеленевшую бронзу в медь, а чернила — в кровь…
Ньеман мчался вперед, не снижая скорости. Ветви вздрагивали, стволы блестели, тени трепетали… Небосвод окрашивался в золото, у подножия виноградников появились рыжие сполохи. Все окружающее принимало мягкий цвет лампочек, какие ребятишки делают из апельсиновых шкурок.
И тут он понял.
Огни.
Посланники Господа начали свое празднество, разводя вокруг делянок, с четырех сторон, ярко пылающие костры. В воздух взлетали снопы огненных искр, подлесок янтарного цвета стал виден насквозь… Казалось, окрестности накрыты золотистым янтарным куполом.
Ньеман едва сдержал ругательство. Почему анабаптистам позволили развести огонь?! Что бы ни творилось в этой гребаной Обители, невозможно так нагло нарушать приказ. В такой обстановке ничего не стоило уничтожить компрометирующие улики и доказательства.
Он снова машинально посмотрел на себя в боковое стекло пассажирского окна: казалось, теперь его лицо усеивают отражения огненных искр, осквернявших ночную тьму. Стеклянный лик, на котором читались страх и уныние.
Майор снова включил первую скорость, но миг спустя едва успел нажать на тормоз. «Рено» с визгом развернулся на деревенском битуме и замер на месте.
Впереди маячил силуэт. Женщина, промокшая с головы до ног, выглядела как утопленница, которую только что вытащили из воды. Она шаталась, платье облепило ее тело, с лица и волос капала какая-то жидкость…
Ньеман включил дальний свет и вгляделся получше. Сколько времени ему понадобилось, чтобы поверить в чудо? Во всяком случае, это чудо зафиксировали не глаза и не мозг полицейского, а сердце, или инстинкт, или еще какая-то форма восприятия, чье название было ему неизвестно.
Женщина, которая стояла на дороге, шатаясь, точно вынесенная волнами из бездны кошмара, была не кем иным, как Иваной.
68
Теперь они знали все — имена преступников, деяния и отягчающие обстоятельства. Однако Ивана не хотела арестовывать Рашель и ее банду — и была права. Это наверняка застопорило бы расследование и уж точно не позволило бы раскрыть убийцу, нападавшего на Посланников. Единственное, чего мог добиться Ньеман, — это признание в попытке убийства Иваны Богданович, ну и еще, вероятно, в убийстве сезонника Марселя.
