Не отстали от физиков и математики: так, Э. Гуссерль (1859–1939) начинал как философствующий математик, автор «Философии арифметики» (1891), ученик и ассистент великого математика К. Вейерштрасса (1815–1897). При этом он вовсе не стремился приспособить современные представления о математике к классической философии, а, наоборот, желал распространить математические представления на весь мир, создав, таким образом, универсальную философию, главным понятием которой является «очевидность».
Эстафету непослушания приняли так называемые постмодернисты, которые на деле представляли собой философствующих филологов и историков, а также глубинных психологов.
И вот наконец в этом ряду появился и собственный философский проект строителей и дизайнеров. Весь этот масштабный труд – трехтомные «Сферы» – объединяют две ключевые темы: жилищное строительство и жилищное сообщество (которое автор всячески рекомендует превратить в жилищное товарищество). Кто же еще, как не философствующий строитель и дизайнер, станет рассматривать в качестве человеческого вместилища-жилища и беременную женщину, и космос в целом?
Первой иммунной системой, оберегающей человека от внешних воздействий, первой его защитной оболочкой и идеальным партнером выступает плацента. Эта идея Слотердайка в корне меняет психоаналитические представления о матери, которые сложились в классическом психоанализе. Человек привязан, как уже было сказано, не к матери, а к плаценте-близнецу. Мать выступает скорее как первый дом человека, где он живет в идеальной паре с плацентой. Мать – не просто обиталище, но и «колокол», в котором человеку-плоду слышатся какие-то звуки, это – «умный дом», предоставляющий тепло и питание.
Таким образом, у человека от рождения закладываются подсознательные стремления двух родов – стремление обрести утраченную плаценту и стремление обрести утраченное в результате рождения жилище.
Первое из стремлений заставляет человека создавать замкнутые пары и более широкие сообщества – малые группы. Чтобы постичь образное мышление Слотердайка, надо представить себе мыльный пузырь. Внутри его пусто. Все отношения – на поверхности, во плоти пленки. Два полюса такого пузыря – это два человека, которые любят друг друга. «Меридианы», которые существуют между полюсами и составляют хрупкую плоть оболочек, – это отношения между любящими людьми. Они бесконечно богаты, и бесконечное множество меридианов, составляющих оболочку пузыря, – это бесконечно разнообразные отношения между любящими людьми.
Иногда, впрочем, полюсов может быть больше. Третий, четвертый, пятый полюсы пузыря – другие люди, представляющие собой неотъемлемые части малой группы. Лучший друг. Лучшая подруга. Друг семьи. Ближайший родственник. Каждый из них – тоже полюс. И от него идут свои меридианы, составляющие плоть оболочки пузыря. Такое «жизненное товарищество», элементарная компания ближайших друзей – не что иное, как замена… утраченной плаценты. Теперь этот пузырь обеспечивает защищенность членам малой группы – сообщества. Он дает иммунитет от внешних вмешательств в жизнь этой нерушимой и победительной группы.
В молодости Слотердайк увлекался участием в неформальных объединениях вроде хиппи. Так что «сферологическое» мышление он описывает прежде всего как менталитет коммун: «Того, кто имел хотя бы минимальный позитивный опыт жизни коммуной, того, кто когда-либо был членом тесно контактировавшей общины – не важно, религиозной или нерелигиозной, – того, кто в политических, художнических, теоретизирующих группах, или с коллегами по работе, или в спортивной команде был причастен к чему-то вроде интенсивно действующего коллективного духа, – того не нужно долго агитировать перейти к сферологическому образу мышления»
[297].
Затем происходит растягивание пузыря малой группы вширь – семейные отношения или отношения в коммунах неформалов проецируются на более крупные социальные группы и, наконец, на весь окружающий мир. Так возникает представление о Вселенной как иммунной системе, защищающей человечество.
Начиная лекцию в Петербурге с описания средневековой чумы, Слотердайк хотел провести параллель между нею – и современным состоянием западной культуры. Проводя такую параллель, он, по своему обыкновению, надеялся эпатировать публику – даже не догадываясь при этом, сколько его единомышленников находится в зале. Говоря точнее, в зале находились как союзники, так и противники Слотердайка. Союзниками его были сторонники классической университетской культуры – и в том числе сторонники классической «метафизики» с философского факультета. Они вполне разделяли утверждение о том, что тотальный позитивизм – от политехнического до юридического – подобен чуме, поскольку ведет к смерти гуманитарной культуры. Вся разница между ними и Слотердайком состояла лишь в том, что немецкий профессор критиковал это царство тотального позитивизма и технократии с позиций Европы, которая уже пережила его безраздельное господство, а российские университетские профессора только начали наблюдать у себя в стране его становление. Ибо Россия переживает сегодня именно то, что Запад пережил в XIX веке – позитивистскую экспансию во всех областях жизни, включая культуру. Но – в отличие от Запада – пока еще сопротивляется ей, не спеша прогрессировать без оглядки. Как, скажем, классический балет, все еще сохранившийся и доведенный за прошедшие века до совершенной огранки.
О культурной чуме – как полном крахе всей западной культуры – не говорил даже О. Шпенглер, хотя он и дал своему фундаментальному двухтомному опусу эпатирующее название – «Закат Западного мира»
[298]. (Об О. Шпенглере как своем идейном предшественнике – наряду с Ф. Ницше, М. Хайдеггером и представителями Франкфуртской школы Т. В. Адорно и М. Хоркхаймером – П. Слотердайк прямо говорит в книге «Солнце и смерть».) В какой-то мере можно считать П. Слотердайка современным О. Шпенглером: первый описывал «Закат Западного мира» в начале XX века, а второй описывает завершение этого процесса почти век спустя.
