Мышление о мире-между
Г. – Ю. Х.: Вы обрисовали систему координат того, что называется у Вас сферологией, или теорией внутреннего пространства. В соответствии с тем, что Вы говорили до сих пор, сферу можно было бы понимать, скорее всего, как новое пространственно-онтологическое определение, которое ориентировано на топологические и психологические признаки, на определение места и пространства для коэкзистирующих, сосуществующих существ. Для ее исследования и описания явно был необходим иной язык, отличный от застывшего академического, – язык, который сможет освоить то, что было выработано в поэтических дискурсах, и в то же время, как Вы подчеркнули, намерен сохранить притязание на формирование основополагающих понятий. Поэтому Вы – гораздо чаще, чем когда-либо ранее в своих произведениях, – признаетесь в том, что намерены заниматься очень серьезной философией. Не перекрывается ли Ваше новое определение места человека в некоторых аспектах с тем, которое сформулировали ученые, стоящие на периферии академических институций, – такие, как Кен Уилбер
[145] или разработчики теории хаоса? – те авторы, которые дали понять, что продвинутые теории в науках о природе и науках о человеке должны приступить к описанию неведомой области космических и универсальных связей, которая простирается гораздо глубже и шире, чем все, что до сих пор было известно стандартным наукам?
П. С.: Я полагаю, вникнуть в мою книгу легче не столько путем критического разбора науки, сколько путем рассмотрения положения человека с точки зрения формы. Фактически я исхожу из вопроса о форме, который можно лучше всего понять, если выяснить, чтó является предметом психологии. Если кто-либо и далее хочет приводить такие аргументы, которые свойственны субстанциалисту и индивидуалисту староевропейского типа, то он, само собой разумеется, заявит, говоря об объекте психологии, что он не может представлять собой чего-то иного, кроме отдельного человека, взятого вкупе с его внутренним функционированием и с его внешними связями. Западная психология – это одна из сциентистских форм метафизического индивидуализма. Этот последний привык задавать вопросы: «Кто?» и: «Как?»
Сферология с самого начала предлагает иной подход. Как было сказано, она исходит из вопроса: «Где пребывает индивидуум?» И она, как о том было сказано, дает ответ, ссылаясь на элементарную форму: он пребывает в сфере – в замкнутом закругленном психическом поле, как полюс среди других полюсов. В этом месте в игру уже вступает Греческое – ведь мы должны, прежде всего в точном соответствии с этимологией, перевести слово spaira как «шар». Что из этого следует? Если мы говорим, что человек есть часть или полюс какой-то сферы, – то мы говорим implicite: люди – это существа, которые обитают в некруглых шарах.
До поры до времени нам придется отказаться от того, чтобы понимать форму шара с буквальной точностью, в строгом соответствии с математикой – хотя средневековая метафизика порой заходила так далеко, что утверждала, что и отдельные души, так же как Бог и мир в целом, имеют совершенную форму шара. Явный геометрический идеализм нам здесь ни к чему – в интимных сферах идеальные шары не рассматриваются. Они начинают играть свою роль только тогда, когда дело доходит до макросфер, то есть до всеохватывающих тотальностей, о которых я говорю во втором томе «Сфер». В поле интимно-психического мы всегда имели дело только с нечеткими, относительно аморфными сферическими формами, в какой-то степени – с невидимыми гнездами, с тонко устроенными ячейками, в которых двое людей взаимно устанавливают климат друг для друга. Итак, мы еще раз ставим вопрос: «Где пребывает индивидуум?» И даем сферологический ответ: «Он – прежде всего и главным образом – есть часть некоторой пары» – причем все дело в том, чтобы наблюдать не только за парами, официально объявившими о своих отношениях, но и прежде всего за невидимыми, или виртуальными парными структурами. Пара, следовательно, выступала бы первичной сферической формой, которую надо принять во внимание. Диадическое, парное устройство – это ситуация из ситуаций. Этот ответ абсолютно нетривиален, он сам собой не понятен никому – если было бы иначе, мне не пришлось бы писать почти семьсот страниц для подтверждения этого тезиса.
Все предприятие с разработкой теории пузырей – то есть микросферология, поиски модуса человеческой вовлеченности в сферу утонченнейших, почти нематериальных структур отношений – вертится вокруг проблемы изложения. Как нужно будет говорить о тех немногих отношениях в парах, которые доступны наблюдению, если мы намерены хорошо описать их? Не так, как говорит чиновник, занимающийся актами гражданского состояния, или не так, как говорит психотерапевт, занимающийся решением семейных проблем, не так, как соглядатай, тайно наблюдающий за жизнью пары, и не так, как читатель тривиальных романов – а с философской радикальностью и со всем вниманием к морфологии. Микросферология, то есть учение о маленьких сотах, представляет собой, следовательно, исследование психических мыльных пузырей, в каждом из которых присутствуют по меньшей мере два человека – два или больше. Я привожу в своей книге причины, по которым в сфере, относящейся к душе, надо уметь считать до пяти, чтобы дойти до минимальной завершенной структуры. Но поначалу достаточно уметь считать до двух – или, лучше сказать, начиная с двух. Я предоставляю онтологии начинаться с двоичного числа.
При этом исчезает проблема, которая дискутировалась классической метафизикой до полного пресыщения: если ставить в начало единицу, с необходимостью придется ломать голову над тем, как эта единица сама собой смогла разделиться – так, что из нее возник переход к двойке и к множественному числу. Классическая спекулятивная метафизика свелась к единственной фантазии о саморазделении и альянсе Единого с самим собой, о его перворазделении или первораздвоении и о путях его к новому соединению в Одно – вот матрица так называемых Великих Преданий. И то, что XX век философски понимал под историей, осталось подверженным этой матрице-схеме. Но призрак отстает от нас, если мы начинаем с Двух. С мышлением Двойки я связываю точку зрения минимально-плюралистической онтологии. То, что я называю сферой, есть с самого начала только диадическая форма, данная как структура двуединства. И она имеет свои собственные структуры времени, которые не позволяют свести себя к форме сказания о первоначале «Единство – Разделение – Воссоединение».
Г. – Ю. Х.: Прежде чем мы перейдем к разговору об этих специфических парных образованиях, я очень хотел бы прояснить еще некоторые вещи более общего плана, а именно – стремление к тотальности, о которой Вы уже упомянули, притязание Вашего подхода на всеохватность, на универсальность – и это, как мне кажется, новое понимание науки, расширенное неформальными аспектами. Вот два момента, на которые следует, в связи с этим, обратить внимание. В качестве первого я хотел бы ввести в игру формулировку философа Жоржа Батая, который заметил, что наука всегда выделяет, создавая абстракцию, исследуемый ею предмет из тотальности мира. Она, по его мнению, исследует его отдельно, она исследует атом или клетку в отдельности, саму по себе, отделяя от контекста истории в целом. И даже если она вновь включает эти объекты в большие единства, она всегда продолжает изолировать их. Следовательно, вещи могут стать предметами науки лишь в той мере, в какой они могут быть рассмотрены в отдельности. Непреодолима ли эта сформулированная Батаем граница? Не представляет ли сферология попытку преодолеть это разделение в науке и получить возможность видеть тотальность – причем таким образом, что это можно будет удовлетворительно выразить в языке?
