Сказка Фрейда про три оскорбления – всего лишь версия сказки о черте с тремя золотыми волосками. Впрочем, тема оскорбления сама по себе чересчур серьезна, чтобы портить ее неверными примерами. Люди Нового времени были оскорблены в своем нарциссизме отнюдь не лишением центрального положения, а постоянной экспансией механического, все более и более умалявшей иллюзию существования душ. В самом деле, и в Новое время и еще долго после него существовало воспринимаемое всеми оскорбление – само существование машин оскорбляло человека, умаляя его представление о собственном величии и возможностях; а вот так называемое открытие бессознательного оскорблением человека вовсе не было <вопреки утверждению Фрейда> – это было не оскорблением, а лестью. Теория Фрейда была соблазнительна для его клиентов – благодаря тому, что утверждала, будто в их личной собственности находятся чарующие тайны. Идя по стопам психоанализа, мы ничуть не приблизимся к пониманию того, как была создана современная картина мира. Скорее, нам следует пойти по направлению к самим вещам – и задаться вопросом: а что, собственно, изображает глобус небес? Ведь этот второй глобус обозначает что-то с философской точки зрения. Из двух шаров он более удивителен, он – почти оккультный предмет: во-первых, потому, что в современную эпоху он совершенно вышел из употребления, ведь уже на протяжении почти двух веков – точнее, с 1830 года – мы больше не умеем читать небесный глобус; во-вторых, он представляет собой объект, заслуживающий осмысления поскольку дает наглядное представление о том, чтó вкладывалось классической философией в понятие природы, или тотальности сущего. Когда мы говорим о Целом – об Универсуме или о том holon, которое превратилось в универсальное заклятие холистов, – мы сегодня, как правило, уже не вспоминаем, что вплоть до того времени, когда умер Гегель, существовало впечатляющее своей массивностью средство придать этому целому наглядность – глобус небес. То, что он изображал, было древним Небом-Ураном, больше известным под именем Космоса. На нем классические созвездия были показаны не такими, какими их «опознавал» человеческий глаз, взирающий по ночам с Земли на небеса, а такими, какими они выглядели извне – как если бы Целое виделось из-за пределов Космоса, снаружи. Таким образом, можно сказать, что небесный глобус репрезентировал видение мира богом – для домашнего употребления. Но с уходом в XVII веке в небытие представления о небесном своде классическая космография была обречена на закат – стоит, однако, отметить, что закат этот происходил весьма медленно, поскольку иллюзия небесного свода-шара как непроницаемого универсума – сохраняющего контейнера была слишком ценна психосемантически в человеческом обиходе – слишком ценна, чтобы люди из чисто научных соображений могли в одночасье от нее отказаться. Однако процесс начался, и остановить его было невозможно. Глобусу небес пришлось исчезнуть, Земле пришлось остаться в одиночестве, в состоянии космологического одиночества пришлось оказаться и людям.
Резюмируя Ваши вопросы, я должен сказать, что для современных людей суть дела в первую очередь заключается не столько в том, чтобы развить космологическое или космогоническое сознание, сколько – и это куда важнее – чтобы совладать с последствиями того, что, начиная с XVI века, стало ослабевать иллюзорное представление о космосе, а значит, и иллюзия комфортного существования в защищающем контейнере. Философское отражение этой ситуации – в откровенном звучании хайдеггеровского выражения «в-мире-бытие»; эта формула указывает на то, что навсегда покончено с главной староевропейской иллюзией – с утешительной мыслью о существовании мира-дома как уютного, обустроенного прибежища. Поэтому Хайдеггер и мог утверждать, что лишенность родины стала судьбой мира. В этой ситуации обретает остроту проблема: а куда мы, собственно, пришли, когда мы пришли к миру? За этим кроется современная, в какой-то мере проникнутая экзистенциализмом версия космогонии.
Г. – Ю. Х.: Указав на космологическое одиночество современного человека, Вы очертили тот горизонт, к которому устремляются Ваши макросферологические штудии. Тем самым Вы наполняете глубоким смыслом вопрос: как современный человек может снова обрести уверенность в надежности того места, где он пребывает, – в надежности Земли, но также и в надежности того конкретного места, в котором он обитает. Как можно «обитать», если мир – это не обитель, не дом, не космос? Для этого – в соответствии с Вашим основным тезисом – требуется аналитическое и медитативное возврашение к процессу изначального создания пространства – «медитативное» понимается как характеристика отношения человека к открытому Целому <к миру, к космосу>.
Традиционный символ, который возникает при таком представлении себе этого отношения, – это, как Вы показываете, основываясь на обширнейшем материале, – образ шара. Вы определяете человека, перефразируя Николая Кузанского, как «создающее шары и населяющее шары животное». Глобус, сфера, шар, космос – центральные понятия Вашей книги, которые кажутся синонимами, но отличаются друг от друга многими нюансами. В этих словах заключен вопрос о «субъекте», лучше сказать – об обитателе мирового пространства. С какого момента начинаются Ваши ожидания нового превращения Земли в пространство, пригодное для обитания?
П. С.: Они начинаются с представления себе ситуации – я не знаю, с чего еще все может начинаться. Вы с полным правом сказали, что мы должны «обрести уверенность в надежности пространства», а не «завладеть» пространством. Перво-наперво я хотел бы указать на факт, который имеет решающее значение в истории теорий: то, что мы сегодня описываем Землю как небесное тело именно так, как мы ее описываем, есть результат программы экстраверсии, <распространения вширь>, которая вступила в свою серьезную фазу примерно пятьсот лет тому назад. Этот результат имел своими предпосылками прорыв в области мореходства и прорыв в области символического мышления, который закончился Новым временем, то есть тем временем, которое мы называем так потому, что в это время Земля в первый раз в истории человеческих представлений превратилась в суперобъект под названием «планета, на которой мы живем». Лишь за последние пять веков Земля только и выросла до размеров полномасштабной Земли, вокруг которой можно совершить кругосветное путешествие, и стала астрономической данностью, допускающей ясное определение. Ирония судьбы заключается в том, что все это просходит под знаком Воды, благодаря выходу в открытый океан – вследствие чего планета становится «так называемой Землей», небесным телом, которое называется так уже не совсем оправданно <поскольку преобладает на поверхности этой планеты не земля, а вода>. Тут-то мы и осознаем задним числом, что представители человечества до этих самых пор нигде не имели космологически корректного понятия о своей планете и о ее положении в космосе – не имели ни в Европе, ни в других частях света. Скорее, люди повсюду конструировали свои «картины мира» таким образом, что мировое целое понималось ими как распространение вширь того жизненного пространства, центром которого выступали они сами, – как растягивание некоторого жизненного мира до самого горизонта и даже за горизонт, до самого крайнего предела, который зримо возникал у них в воображении как finis terrae или как определяемая периферия земного, бренного контекста. Будучи людьми традиции или людьми жизненного мира, мы всё еще связаны этой пуповиной – и воспринимаем пространство так, что видим себя стоящими неподалеку от его центра, а важный для нас окружающий мир организуем вокруг себя в виде концентрических кругов. Мы конструируем мир как круговое пространство, расположенное вокруг этого центра. Эти фантазии, мечтания, распространяющие картину мира от исходной пуповины до самого края всего-в-целом, представляют собой космопоэтическую, созидающую
[176] целостный космос деятельность, в которую народы Земли были вовлечены до начала Нового времени. И все-таки: любая пространственная картина Целого, сконструированная таким образом, с началом Нового времени оказалась радикально неудовлетворительной.
