Г. – Ю. Х.: В «Бхагавад-Гите», следовательно, развивается мистика долга, которая резюмируется заповедью: «Делай при всех обстоятельствах то, что ты должен! Не спрашивай о внешнем успехе!»
П. С.: Для наших ушей это звучит как некое подобие категорического императива и речи во славу Пруссии, однако все это проистекает из совершенно иных источников. В индийской традиции есть линия учений мудрости, которые со всей откровенностью заявляют, что духовность вполне совместима с действиями воина. Шри Ауробиндо включил эту концепцию в традицию йоги действия, другие авторы говорят о bhakti-marga, стезе деятельного самопожертвования. Такие практические идеи находятся на уровне, который я называю мистическим интегризмом. При желании сформулировать это более зло, можно было бы заметить, что мистика здесь превратилась в часть ведения психологической войны, если не сказать – один из видов оружия. Тот, кто научился верить в метафизическую идентичность преступника и жертвы, вероятно, вправе допустить, что убивающий врага в справедливой битве убивает лишь внешнюю оболочку, тогда как нерушимое, более общее Я продолжает свое существование в глубине.
Нечто подобное можно найти в западной традиции, в особенности – в определенных формах религиозного милитаризма: он начинается с miles christianus
[252] и продолжается Крестовыми походами на Иерусалим, затем через пуританские войска Кромвеля идет к попам, благословляющим танки во время последней войны за Сербию. Нам известно, что ислам тоже знает святых воинов, даже святых убийц – вспоминается сражавшаяся в наркотическом опьянении секта ассасинов, от названия которых французы образовали свое слово, обозначающее убийцу: assassin. Во всех случаях мы имеем дело с носителями жертвенно-холистической боевой морали, которая практически всегда подпитывается субстанциально-метафизическими формами мышления. Они представляют собой полную противоположность мягкого мышления.
Надо только посмотреть на то, как строится традиционная метафизика, чтобы лучше объяснить эту жесткую логику. В условиях обычного дуального мышления человек вынужден делать выбор, каким путем ему идти: путем истинным или путем ложным, находясь во власти иллюзий. Если он выбирает путь истины, ему придется сделать выбор в пользу бытия и отбросить небытие – это соответствует западному взгляду на вещи. Далее надо пожертвовать несущественным ради существенного, отказаться от случайных частностей и претерпевать все тяготы и лишения ради истинного Целого. Субстанция – всё, рефлексии – ничто. В буддизме – все наоборот. Тот, кто выберет истину, должен сделать выбор в пользу Ничто и признать структуры бытия иллюзорными, отрешившись от них. И здесь безусловный отказ от никчемной, всего лишь воображаемой самости Я есть та цена, которую придется заплатить за духовное совершенствование. В обоих случаях одно из значений истины получает безусловный приоритет, а другое признается абсолютно ничтожным – в силу чего на самом деле якобы и не приносится никакой жертвы, когда осуществляется отказ от отдельного, случайного, несущественного, рефлексивного. Единство есть, множественности нет; целостность есть, отдельного нет; сущность есть, несущественного нет. Субстанция есть, акциденции нет. В пространстве дуального мышления, следовательно, одна сторона различения онтологически превращается в нечто нереальное, а это с необходимостью ведет к жестким коллизиям.
Можно представить себе, чтó выйдет, если эти радикальные упрощения будут приложены непосредственно к жизни, к чувствительному и сверхсложному. Смысл метафизики – собственно говоря, только лишь смысл внедряемых в жизнь абстракций. Это – серьезное требование применения двузначной логики в сочетании с однозначной идеей бытия. Кьеркегор с полным основанием заметил, что в ядре христианского послания заключен не знающий себе равных вид жестокости – безмерно завышенные требования к человеку, предъявляемые Абсолютом, в споре с которым мы всегда и беспредельно не правы. Без мощного изначально мазохистского настроя такое предельно серьезное требование полностью посвятить себя истине и всецело отдаться ей вряд ли возможно – и результаты говорят сами за себя. Связывание дуальности <либо – либо> и предельно серьезного настроя – самое скверное, что только может произойти в высоких культурах, – и тем не менее это происходит с системной необходимостью, потому что все культуры до сих пор были настроены на этику крайней серьезности – мысль, которой придали остроту в своих ранних работах Базон Брок
[253] и Хайнер Мюльман. Следовательно, если все происходит всерьез и никто не намерен шутить, мышление само собой настраивается на отбрасывание ненужного. Отбрасывание кажущегося, несущественного, всего лишь рефлексивного и негативного – это онтологическая матрица принесения жертвы. Суть здесь в том, что отброшено должно быть именно собственное Я – ведь оно всегда оказывается на несущественной стороне. В асимметрично интерпретируемой дуальности одна сторона всегда вынуждена будет поплатиться и пострадать ради другой – либо Ничто расплачивается за бытие, либо бытие расплачивается за Ничто, либо субъект за субстанцию, либо субстанция – за субъект. Общее и для Востока, и для Запада – жертвенный холизм, читай: такое духовное правило, в соответствии с которым несущественный одиночка с радостью должен позволить уничтожить себя ради существенного целого. В субстанциально-монистических системах считается само собой разумеющимся, что индивидуальное и субъективное – это нечто, лишь иллюзорно отщепленное от единственно истинно сущего Одного Единого Целого, и познание этого или откровение об этом ipso facto ведет к преодолению субъективной видимости. В силу этого подобная метафизика есть не что иное, как школа готовности к насилию по отношению к самому себе – и по отношению к другим подобным ничтожествам, например, по отношению к другим непросвещенным представителям рода человеческого. Познавать в данном контексте означает включаться в истинную субстанцию или освобождаться от кажущегося собственным ради Единого. Неоплатоники говорили о henosis, о слиянии с Единым, а латинские отцы вели речь об unio. Если вдуматься, во всей старой онтологии доминировал тезис: secundum non datur. Не дано уже второго – <не то что третьего>, уже мир в том виде, в каком он открывается взору, есть лишь видимость в сопоставлении с Абсолютом; и тем более субъект или процесс рефлексии в их сопоставлении с субстанцией – это лишь ничто, псевдореальное помрачение, застилающее взор; туман, который надо просветить и устранить. Вот почему логика мистического самопожертвования или умирания ради всеединой истины столь глубоко укоренена в древних традициях мудрости. Нет ничего удивительного в том, что все они обладают неприкрыто воинственными интонациями. Ницше, имевший особый талант выражаться предельно ясно, в письме к Лу Саломе заявил: «Героизм есть добрая воля к абсолютному самоуничтожению». Когда складываются необходимые условия, искра перескакивает из монастыря в крепость или из зала для медитаций в арсенал либо в ангар, где ждут самолеты, предназначенные для камикадзе.
