Признаю: если продолжить в будущее ту линию, по которой до сих пор происходило применение аллотехники, волей-неволей придется стать критиком цивилизации, а то и превратиться в агрессивного бунтаря-десперадо, что в таких вещах означает практически одно и то же. Ведь в самую последнюю очередь задача критики заключалась бы в том, чтобы вычислять предполагаемую дату универсального самоуничтожения. Это сделал Карл Эмери
[276], один из основателей экологического движения в Германии, в своих последних книгах. Он развивает отчаянный экокатолицизм, вся мудрость которого состоит в том, чтобы рекомендовать человеку в последнюю минуту ступить на стезю святого. Его аргумент понятен, если смотреть под определенным углом зрения: если раз и навсегда существует только аллотехника, читай: безоглядная эксплуатация возможностей для жизни в собственной экологической нише, равно как и слепое расточение так называемых ресурсов, и если этот процесс будет все более и более усиливаться, становясь все масштабнее и все опустошительнее, то единственная надежда для людей может состоять в том, чтобы отказаться от обуревающей их жажды жизни. Тут смог бы помочь только этос отказа от жизни. Эмери делает ставку на политику сознательного умирания или, как можно было бы выразиться, на политику святого. И в самом деле, только святые в состоянии осуществить такой поворот, отвратившись от жажды жизни и от свойственных всему роду человеческому нарциссических притязаний на превосходство homo sapiens technologicus по отношению ко всей остальной природе. Отличительным признаком обретшего экологическое сознание communio sanctorum тогда стала бы savoir mourir
[277], что позволило бы выйти даже за пределы высоких религий, превзойдя их. Признаться, сегодняшнее человечество ушло куда дальше от этого, чем любое из предшествующих поколений. Такая способность умереть должна быть основана, во-первых, на вере в то, что наша биологическая жизнь – это еще не все, что у нас есть; во-вторых, на экологическом уважении к запросам других живущих – например, в том смысле, который имел в виду Альберт Швейцер, говоря: «Жить посреди жизни, которая хочет жить»; в-третьих, на своего рода духовной любви к самым дальним, которая готова – через долгие времена и через пространства – поделиться шансами на жизнь с далекими участниками состязания, борющимися за нее, и притом, в первую очередь, учитывая интересы самых удаленных во времени – еще не родившихся. Это идеи, которые производят впечатление своим благородством и логичностью. С другой стороны, они имеют совершенно отчаянный характер, потому что делают ставку на невозможное, расчеты на которое уже достаточно опровергала история христианства, – ставку на революцию святых как прорыв морального метанатурализма в природный или чересчур природный мир – читай: в беспощадные состязания в борьбе за жизнь между центрами действия и ставшей универсальной жадностью до всего.
У меня возникает стойкое подозрение, что в основе этих размышлений лежит недостаточное понимание сущности техники. Предположения Эмери о существовании технологии самоуничтожения человечества в эру высоких технологий – при всем их кажущемся реализме – все же страдают чересчур большой односторонностью, а потому грозят сделаться иллюзорными. И это отнюдь не потому, что они несут на себе отпечаток глубокого антропологического пессимизма. Их односторонность, скорее, проистекает оттого, что они имеют своим условием предположение, что сущность техники определена раз и навсегда. Они имплицитно содержат в себе допущение, что техника – со вхождением в парадигму взрывных методов и способов расточительства – достигла своего последнего горизонта. Речь тут идет о чем-то вроде первородного греха, который проклятием своим раз и навсегда лег на технику. Так что пророку, который зовет к революции святых, не остается ничего другого, кроме как ждать, поумнеет ли заблуждающаяся масса достаточно, чтобы понять, что она уничтожает основы жизни, или же так и не поумнеет.
Если провести различие между аллотехникой и гомеотехникой, фатальная конструкция утратит свою убедительность. Я не говорю, что людям не следовало бы поумнеть в моральном плане, сделав выводы из исторических знаний о самих себе, – как раз наоборот. Но набраться ума в моральном плане – мало; это не поможет, если не набраться ума в плане технологическом. Именно на это я и указываю своим концептом гомеотехники.
Аспекты расточительства и идея амфибийной антропологии
Г. – Ю. Х.: Понятие расточительства и связанная с ним теория Универсальной Экономики – это, как я полагаю, missing link
[278] между феноменами эксплозии и имплозии. Что, конечно, становится особенно взрывоопасным, если все, о чем Вы только что сказали о связи расточительности и свободы, будет включено в контекст этнологических наблюдений.
Если не иметь опирающегося на культурологические исследования понятия о расточительности, никогда не понять, к примеру, почему зависимые работники в крестьянских обществах проматывают в течение одного-двух дней во время пьяных праздников все деньги, заработанные долгим и тяжким трудом. Ведь совершенно ясно, что они из-за этого становятся крайне несвободными и остаются в крепостной зависимости. Однако такое расточительство на какой-то момент дает свободу и независимость. Таким образом люди выражают свой протест против роли раба и ненадолго обретают позицию господина.
Здесь есть множество оттенков, нюансов и переходов – в том, что касается связи расточительства и свободы, и на них, в общем, не обращают достаточного внимания. В своем исследовании «К этногерменевтике зависимости и неприятия в Третьем мире», которое вышло в свет под названием «Воры, лжецы и лентяи», Ханс Босс на примере мексиканских народов тзотзил (Tzotzil) и цельталь (Zeltal) показал, что в их мире познание свободы достигается только через расточительство, по крайней мере – краткосрочное: эти народы отвергают полное включение в капиталистический способ производства тем, что систематически проматывают все скопленные деньги, устраивая пышные праздники. Эти праздники предполагают наличие специальных должностных лиц, то есть людей, которые пользуются уважением и почетом и которые выступают в роли устроителей и распорядителей праздников, на должном уровне обеспечивая гостеприимство. Эти праздники предполагают раздачу большого количества еды и напитков, расходование немалых средств на музыку и танцы, на все, чего требуют правила игры. Так поддерживается жизнь в противоположно ориентированной культуре; люди сохраняют верность унаследованным культурным обязанностям и действуют в роли актеров во всеохватывающей системе одаривания и получения подарков. Благодаря приносимым дарам обретается престиж, который, в свою очередь, побуждает приносить ответные дары. Тзотзил и цельталь посредством своих кажущихся абсурдными ритуалов расточительства сопротивляются исчезновению внутренних культурных связей, тогда как другие сопоставимые с ними племенные сообщества уже давно затерялись в трущобах больших городов.
