Ришир видел свою задачу в построении феноменологии nova methodo, однако новизна метода в данном случае связана с еще одним расширением предметного поля феноменологической работы. Французская феноменология одержима идеей «радикализовать» Гуссерля (а также Хайдеггера, Декарта и Канта); упрек в недостаточной радикальности представляет собой исключительно распространенный во французской феноменологии ход; немного удивляет, впрочем, что никто из мыслителей прошлого, по всей видимости, не совершил обратной ошибки: не пошел в своих утверждениях слишком далеко, за пределы той области, к которой они применимы. У Мариона или Анри речь идет о переходе к феноменам нового рода, у Ришира – к новому архитектоническому уровню рассмотрения обычных феноменов, но в любом случае мы имеем дело с постоянной экспансией феноменологического метода в те области, которые изначально феноменологии не принадлежали, которые еще не были открыты для феноменологической работы. Такая экспансия
[214] характерна скорее для развития эстетической, а не философской теории. Возможно, отгадка заключается именно в том, что Риширом феноменологический метод используется как эстетический прием, который, если его постоянно не применять в новых условиях, может приесться, навязнуть в зубах, «потерять свою силу». Тынянов назвал эту тенденцию к экспансии «империализмом эстетического принципа»:
Конструктивный принцип, проводимый на одной какой-либо области, стремится расшириться, распространиться на возможно более широкие области. Это можно назвать «империализмом» конструктивного принципа… Конструктивный принцип стремится выйти за пределы, обычные для него, ибо, оставаясь в пределах обычных явлений, он быстро автоматизуется
[215].
Не потому ли надо все время вводить новые, более радикальные редукции, постоянно расширять область феноменологической работы, что феноменология – это не «сестра поэзии»
[216], как уверял Хайдеггер, а сама поэзия sui generis? Ведь если так, то ее развитие будет подчиняться тем же законам, что и развитие эстетических форм.
Эстетический опыт как опыт чувственный
Я уже не ощущаю вещи; у меня больше нет нормальных ощущений. Я восполняю эту нехватку ощущений разумом.
Е. Минковский, «Шизофреники о самих себе»
[217] Что такое «эстетический опыт»? Как известно, слово «эстетический» можно понимать в двух смыслах – как то, что относится к теории искусства (например, «в лекциях по эстетике Гегель говорит, что искусство призвано раскрывать истину в чувственной форме»), и как то, что относится к чувственности (например, «трансцендентальная эстетика Канта описывает то, как мы мыслим априорные формы чувственности»). Второе значение слова в наше время менее употребительно, однако именно оно было исходным: термин αἴσθησις был введен в философию Аристотелем в значении ощущения, исходного чувственного опыта
[218]. В Новое время ощущение стало истолковываться как реакция организма на некий раздражитель
[219]; соответственно, способность ощущать, чувственность, до известной степени стали отождествляться со способностью претерпевать воздействие, с рецептивностью. Даже у Гуссерля в «Логических исследованиях» и «Идеях I» сохраняется почти та же самая схема: чувства предоставляют сознанию данные ощущений, которые интенциональность сознания может «оживить» тем или иным образом. Хайдеггер, однако, уходит от жесткой каузальности в интерпретации чувственного опыта: для него αϊσθησις – это исходная форма истинного доступа к миру, «простое чувственное внятие чего-либо», поистине раскрывающее если не весь мир, то сущее в его отдельных качествах
[220]. Однако Хайдеггер не был первым, кто попытался увидеть в «ощущении», в чувственном опыте нечто большее, чем просто поставку сырого материала для дальнейшей обработки; интерес к «ощущению» как некоторому базовому, исходному способу доступа к реальности возникает и в ходе развития психиатрии. Анри Мальдине, занимавший в Лионе специально для него созданную кафедру «феноменологической антропологии и эстетики», воссоединяет два значения слова «эстетическое».
Для Мальдине особую роль сыграли три момента в развитии феноменологической психопатологии: блейлеровская теория «синтонии», развитая Евгением Минковским в его теории «витального контакта с миром», дазайн-анализ Людвига Бинсвангера и «эстезиология» Эрвина Штрауса. Мы позволим себе кратко напомнить читателю некоторые основные факты и концепции, которые будут использованы в дальнейшем
[221]. Принято считать, что отцом современной психиатрии стал Эмиль Крепелин, разделивший в 1898 году эндогенные психозы на маниакально-депрессивный психоз и «раннее слабоумие», dementia praecox. Следующий решительный шаг был сделан Эйгеном Блейлером, который в 1911 году переименовал «раннее слабоумие» в шизофрению и выделил четыре основных диагностических признака этой болезни; в целом блейлеровский подход к диагностике шизофрении продержался почти столетие. Если Крепелин видел в «раннем слабоумии» в первую очередь расстройство интеллектуальной деятельности
[222], то прорыв Блейлера заключался в том, что он смог показать, что нарушения когнитивной функции при шизофрении не связаны с ослаблением интеллекта как такового, а вызваны особыми дефектами эмоциональной жизни, а точнее эффективности. С точки зрения развития феноменологической психопатологии особенно значимым оказался тот дефект аффективной способности, который Блейлер назвал «амбивалентностью»
[223]. Аффективный слой переживаний во многом определяет интеллектуальную деятельность и у здорового человека
[224], однако у больного шизофренией яркие, но противонаправленные аффекты разрушают ассоциативные связи, что и приводит к характерному для шизофреников «рваному», «бессвязному», неконсистентному мышлению. Блейлер и Кречмар предположили, что основной причиной шизофрении является конститутивное нарушение так называемой «синтонии» – способности со-настроить свое эмоциональное состояние с эмоциональным состоянием окружающих, в то время как у маниакально-депрессивного пациента эта способность, напротив, гипертрофирована
[225]. Ученик Блейлера Евгений Минковский сделал следующий шаг: если Блейлер был сосредоточен на влиянии искаженных или вытесненных форм аффективной жизни на когнитивную и волевую способности, то Минковский показывает, что нарушениям аффективного взаимодействия со значимыми другими сопутствуют и своеобразные нарушения пространственно-временного опыта; дефекты аффективности и дефекты чувственности имеют одну и ту же природу. «Амбивалентность» эмоциональных состояний является лишь одной из примет более общей проблемы – невозможности соотнестись с реальностью в ее противоречивости и подвижности. Говоря схематично, Минковский показывает, что у больного шизофренией отсутствует не столько эмпатия и способность быть в эмоциональном контакте со своим окружением, сколько способность соотноситься с ситуацией в целом. Исходный слой опыта, необходимый для того, чтобы существовать в мире с миром, Минковский называет «живым контактом с реальностью». Сопоставляя характер пространственно-временных нарушений при «общем параличе» (нейросифилисе) и «шизофрении», Минковский подчеркивает, что больные шизофренией, даже если и сознают свое место в пространстве и времени, «не ощущают» его
[226].
