В эпоху фейсбука немало форм человеческой совместности – научные семинары и конференции, политические митинги, безобидные посиделки в кафе и кровавые революции – начинаются с нажатия кнопки «create event», «создать событие»: множество events, играющих существенную роль в нашей личной, научной и общественной жизни, начинаются с этого нехитрого акта письменной речи. Однако можно ли на самом деле словом создать (образовать, произвести) событие как нечто новое, непредсказуемое, разрывающее автоматическое течение времени – или же мы обречены вечно давать объявления о различных мероприятиях, заранее вписанных в рутину социальных обязательств? Может ли речевой акт, то, что мы «делаем» словами – будь то заключение брака, провозглашение новой государственности или же простое обещание быть искренним, говорить правду – лечь в основу нового способа быть с другими как в частной, так и в общественной жизни? В этой главе мы снова обратимся к идеям Деррида о событии, но на этот раз его собеседниками станут Джон Остин, Джон Сёрл и Ханна Арендт. Нашей путеводной нитью станут следующие вопросы: что такое обещание, какой властью мы обещаем, какую роль в обещании играет личное отношение к Другому и безличная власть обещать.
Мы начнем с того, что напомним читателю некоторые важные моменты в споре Деррида с Сёрлом, который в своих работах развивал идеи Остина. Сразу предупрежу, что я не ставлю своей целью осветить полемику Деррида с Сёрлом во всей полноте; здесь я воспроизведу только те ее моменты, которые необходимы для того, чтобы развернуть дальнейшую собственную аргументацию. Остин считает, что исходить следует не из ценности адресной речи для установления истины или лжи, а из социальной функции языка. Язык не может рассматриваться в отрыве от того социального пространства, в котором он развивается и живет
[400], и, соответственно, его роль не сводится к апофансису, к выявлению истинных (или же ложных) фактов: адресная речь служит в первую очередь для создания связей между людьми
[401] – но только если выполнены определенные условия, а именно условия «успешности» перформатива. Другими словами, когда мы обращаемся с речью к другому человеку, нечто может произойти, нечто происходит. Что же именно? Согласно Остину, в этот момент возникают или же фиксируются определенные социальные обязательства, связывающие участников коммуникации. Эти условия, относящиеся к социальной функции языка, носят характер общественного уговора, «конвенциональной процедуры»
[402], а значит, они установлены «в соответствии с набором конститутивных правил»
[403], которые касаются как внешних условий (кто и в каких обстоятельствах уполномочен совершать данные действия), так и внутренней расположенности участников (их искренности, наличия соответствующих намерений и проч.). Например, при заключении брака необходимо, чтобы лица, вступающие в брак, не состояли в другом браке; если речь идет о свидетельских показаниях, необходимо, чтобы тот, кому доверяют, был свидетелем bona fide, хорошо информированным и т. д. Эту образцовую в своей ясности схему Деррида пытается деконструировать. Перечислим его основные аргументы.
Во-первых, Остин, а за ним и Сёрл в своем анализе исключают из рассмотрения многие формы речи, в частности, цитирование, письменную речь, литературную фикцию, театр, жесты и проч. Ограничивая свой анализ рамками успешной коммуникации в устной речи и отметая другие формы речи как «паразитарные»
[404], они, разумеется, отдают себе отчет в том, что используют «упрощенную и идеализированную модель» коммуникации, однако с точки зрения Сёрла именно в использовании упрощенных моделей и заключается научность философского метода, подобная научности «настоящих» наук, например, экономики. Обосновывая свою позицию, Сёрл пишет:
Я собираюсь рассматривать лишь простые и идеализированные случаи. Этот метод, а именно метод построения идеализированных моделей, аналогичен теоретическому конструированию, применяемому в большинстве наук, например, при построении экономических моделей
[405].
Деррида, однако, рассматривает это методическое упрощение как чрезмерное и недопустимое, поскольку использование такой модели в конечном итоге вынуждает Остина и Сёрла вернуть в анализ перформативных высказываний эпистемологический критерий «истинности»
[406], от которого они, собственно говоря, и собирались избавиться. Второе возражение Деррида касается вопроса о том, «чьей силой» осуществляется изменение положения дел и образование социальных связей. Если эта сила отождествляется с иллокутивной или перлокутивной силой перформативного высказывания, то есть, в конечном итоге, с моим «хочу-сказать», vouloir-dire, с моей интенцией значения, то из этого следует, что субъект высказывания обладает суверенной властью над ситуацией и самим собой, причем, разумеется, в той мере, в которой всякий суверен связан ритуализированными формами осуществления своей суверенной власти. Здесь мы переходим к третьему возражению Деррида. Остин подчиняет адресную речь обстоятельствам ее произнесения
[407]: речевой акт может быть успешным, только если был соблюден определенный ритуал, если осуществляется своего рода «цитирование»
[408], воспроизведение некоторого образца. Деррида же считает, что та самая «цитируемость», которая наделяет перформативное высказывание способностью «производить» событие, вступает в конфликт с уникальностью этого события. Причем если в работе «Подпись – событие – контекст» Деррида лишь указывает на «странную логику», согласно которой «событийность события» обеспечивается «повторяемостью», вытекающей из ритуализированных условий успешности перформатива, в последующих работах он занимает более резкую позицию. В частности, на конференции в университете Виллановы он говорит:
Несмотря на все оговорки, которые я счел нужным делать, когда шла речь об остиновской теории констатирующих и перформативных речевых актов, я долгое время считал, что перформативный речевой акт есть способ производства события. Сегодня я считаю, что перформатив на самом деле представляет собой утонченный способ нейтрализовать событие. Я совершаю речевой акт, подчиняясь определенным условиям, условностям, условным условностям. У меня есть способность вести себя таким образом и производить событие актом речи. А значит, я могу или смею быть хозяином ситуации, принимая во внимание эти условности: могу, например, открыть заседание на конференции. Я могу сказать “да” во время бракосочетания и так далее. Но именно потому, что я оказываюсь хозяином ситуации, владею ей, оказывается, что эта власть над ситуацией ограничивает событийность события. Я нейтрализую событийность события именно перформативностью речевого акта
[409].
