Удивляясь самому себе, я рассказываю ей о том, через что мне пришлось пройти. Даже о фантазиях о пистолете моего друга. Она втягивает воздух, показывает мне свою руку: мурашки по коже.
«Меня там больше нет, – говорю я ей. – Эти мысли прошли».
Она долго и крепко обнимает меня.
Возможно, суицидальные мысли ничем не отличаются от аддикции. Вы можете оставить ее позади, но, если наткнетесь на мусорный контейнер, полный наркотиков, искушение поднимет голову.
Решение состоит в том, чтобы создать новые борозды, настолько мощные, что даже если старые паттерны объявляются, они уже не имеют прежней силы над нами. Они не длятся долго. А новые борозды не позволят воткнуть эту чертову иглу.
LVII
Я провожу время с Барб, менеджером клиники Мэтта. Она мудрая женщина, перенесшая пересадку нескольких органов и опровергшая все предсказания врачей, твердивших, что для нее уже невозможно жить активной и здоровой жизнью. Она также практикует цигун и предлагает мне сеанс. Я соглашаюсь.
Тот, кто любит себя, принимает предложенную помощь.
Я лежу на массажном столе, пока она работает со мной. Закрываю глаза и уплываю прочь. Где-то в промежутке между сном и бодрствованием я чувствую, что как будто умер и иду навстречу Богу. Бог – яркий свет в огромном и пустом пространстве. Я подхожу ближе.
«Ну, и как была жизнь?» – спрашивает Бог.
«Хороша, – говорю я. Потом – Спасибо». Я серьезно.
«Недостаточно хороша», – говорит Бог.
Свет превращается в сияющую кирпичную стену, тянущуюся до самого неба, не пускающую меня дальше.
«Иди и живи великой жизнью», – говорит Бог.
LVIII
Сны могут пролить свет на то, насколько глубока кроличья нора. После того как из-под меня выдернули ковер, мне приснился первый в жизни ночной кошмар. Меня пытал неизвестный палач, а люди стояли вокруг и смотрели. Я проснулся, громко крича: «Как это могло случиться?»
Если бы я сочинил эту историю, то назвал бы сон слишком драматичным.
«Не-а, – сказал бы я себе, редактируя текст, – определенно, штамп».
Но ваше подсознание встречает вас там, где вы находитесь.
Раньше я гордился тем, что мне никогда не снились кошмары. Вот тебе на. Похоже, у каждого есть точка, где их безопасность защелкивается. Моей было разбитое сердце.
Но даже в этой паутине есть золотые нити. Я любил ее. Я действительно любил ее. Однажды сказал ей: «Я не просто люблю тебя сегодня. Я буду любить тебя через тридцать лет от сегодняшнего дня». Гордился тем, что я мужчина, который может так глубоко любить свою женщину.
Я медленно просыпаюсь и говорю Барб, что умер во сне.
«Тогда это ваше второе рождение», – говорит она.
Сны могут показать, что вы падаете. Но также они указывают, когда вы на пути наверх.
LIX
Ночь. Я сижу в темной гостиной и смотрю в окно. Окленд сверкает на другом берегу залива. Почти каждую ночь мимо проплывают контейнеровозы, освещенные, как рождественские елки. Сегодня движения нет.
Я кладу руку на сердце и тихо говорю себе: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя». Я, конечно, говорю сам с собой, просто обращаюсь к более молодой версии себя. Давным-давно я проделал упражнение, представив, как возвращаюсь к ребенку, которого обижали. По одной из версий, я спас его и оторвал голову обидчику. В прямом смысле. В другой подошел к ребенку, который прятался от стыда, обнял и пообещал, что буду защищать его.
Я перепробовал разные версии, но в каждой из них я становился человеком, который возвращался, чтобы спасти ребенка. В сущности, напоминая ему: «Я у тебя есть. И никому не позволю обидеть тебя». Я сделал это с другими частями моего детства, другими воспоминаниями. Подобные упражнения помогают. Но я узнал, что они не исправляют все за один раз и навсегда. Психика – слишком тонкий инструмент.
LX
Есть кое-что, что мне нужно сделать, но я все откладываю. Это нормально, потому что я был в режиме выживания. Как тело, перемещающее кровь от конечностей к жизненно важным органам. Но чтобы перейти на следующий уровень, я должен простить себя. За все неудачи и ошибки, за все, что я мог бы сделать лучше. Пора сбросить это бремя.
Так я и делаю. Я хватаю блокнот и записываю все, что приходит на ум. Каждое предложение я начинаю с «я прощаю себя за…». И делаю это до тех пор, пока не иссякнут причины. Затем я несколько раз прочитываю написанное вслух, чувствуя тяжесть того, что нес. Закончив, я зашнуровываю ботинки и направляюсь к пристани. Там я сажусь на ступеньки, ведущие к воде, и продолжаю перечисление. Что меня удивляет, так это то, что поводов для прощения всплывает больше, чем я ожидал, не только из-за событий, случившихся недавно. Оказывается, там был более глубокий слой. Но я должен был пройти через все это, чтобы обнаружить его.
Я заканчиваю такими фразами: «Я прощаю себя, потому что люблю себя. Я прощаю себя, потому что заслуживаю любви, радости, сострадания и великолепной жизни. Я прощаю себя, потому что жизнь любит меня». Я читаю эти строчки вслух, пока что-то внутри не сдвигается – и я понимаю, что закончил. Я вырываю листок. Затем спрыгиваю вниз, к камням, нахожу один, который бросается мне в глаза, и заворачиваю вокруг него бумагу. Сверток кажется мне здоровенным и увесистым в моих руках.
Я смотрю на залив. Мост Золотые ворота слева, Алькатрас справа. Печально известный тюремный остров сияет в лучах заходящего солнца. Но величайшая тюрьма, когда-либо созданная, не была построена из камня и цемента. Величайшая тюрьма – это разум.
Я швыряю сверток в воду, вижу всплеск, и он исчезает. Просто исчезает. Затем я делаю десять дыхательных циклов. Только теперь я говорю «спасибо» с каждым вдохом и чувствую, как свет естественным образом проникает в меня сверху. Что-то изменилось. Вместо того чтобы пытаться заставить свет войти, я просто получаю его.
Я ухожу, целеустремленно топая каблуками по тротуару.
LXI
Быть человеком означает, что я, скорее всего, не дотяну до того, кем могу быть. Но это нормально. Чем больше я себя люблю, тем меньше дряни накапливаю. Тем меньше мне придется отпустить.
Думайте о себе, как о побеге, который пробивается сквозь землю и поднимается вверх. Именно через любовь к себе вы растете.
Вы растете и совершенствуетесь, по дюйму приближаясь к свету. К величайшему себе.
LXII
Выйдя из спортзала, я звоню другу в Нью-Йорк. Последний раз мы разговаривали сразу после того, как из-под меня выдернули ковер. Я рассказываю ему о том, чем занимаюсь, об этом навязчивом стремлении любить себя.
«Это круто, – говорит он. – Ты так изменился. Сколько это продолжается?»
Мне нужно хорошенько подумать. Кажется, что это было целую жизнь назад. «Три недели», – наконец признаюсь я.
