– Если я скажу, что не был, у него будут проблемы?
– Да, мисс, будут. Но если вы скажете, что он не был, а он на самом деле у вас был, то проблемы будут у вас. Лжесвидетельство карается в соответствии с законами Королевства.
– Жаль, – вздохнула она. – Хорошо было бы проучить французишку. Но, да ладно. Вчера месье Леруа весь день был у меня, сэр. У него был рыбный день, а сегодня он, очевидно, захотел добавки.
Она рассмеялась и захлопнула дверь перед моим носом.
Леруа все еще ждал меня на улице. Очевидно, ему хотелось убедиться, что я не собираюсь никому рассказывать его тайну.
– Молодой человек, – сказал я. – Я всячески осуждаю девиантное поведение, но, вместе с тем, я признаю право личности на частную жизнь. Даю вам слово джентльмена, что ни ваша невеста, ни кто бы то ни было еще не узнают ваш секрет. Вместе с тем, позвольте мне, как человеку, который значительно старше вас, дать вам совет отказаться от подобного образа жизни и образумиться.
– Сэр, я знал, что вы – настоящий британский джентльмен!
Он горячо пожал мою руку.
– Позвольте вас подвезти. За мной сейчас приедет машина.
Я с благодарностью принял его предложение: у меня не было ни малейшего желания плестись в сторону Сити по темным улицам Уайтчепеля. Не ровен час наткнешься на грабителя или пьяных матросов.
На Бейкер-стрит я попал в половине двенадцатого. Всю дорогу Леруа рассказывал мне о своей невесте, с которой у него совпадают как взгляды на жизнь, так и литературные вкусы. Оба являются ярыми поклонниками французских символистов, оба склонны к декадентству. Не без некоторой гордости он заявил, что его невеста дважды пыталась покончить с собой под воздействием пессимистических стихотворений малоизвестного французского поэта, а по совместительству, автора пьес для Гран-Гиньоля
5.
Аделаида и Джоан снова обрушились на меня за позднее возвращение, но я был настолько измотан, что, не сказав им ни слова, поднялся в комнату Шерлока Холмса и закрыл дверь.
11
Несмотря на усталость, мне не спалось. Я знал, что за моим окном, во тьме лондонских улочек, скрывается Садовник, и очень скоро он нанесет очередной страшный удар. Три девушки – Розамунд, Эмбер и та, чье имя – табу, находятся в смертельной опасности.
Допрошены почти все посетители отделения французской поэзии, но разгадка тайны не стала ближе. Студент Гай Барлоу и польский эмигрант Юджин Блащиковски в момент убийства Ирэн Вулф были в камере, любитель порки рыбой Доминик Леруа проводил время с проституткой в Уайтчепеле. Учитель Джоуи Тернер, судя по всему, провел вполне обычный для себя день – сначала его видели на работе, затем он ушел домой. Нахождение его дома, конечно, никто не мог подтвердить.
Таким образом, трое из пяти постоянных посетителей библиотеки, похоже, не являются Садовником. По учителю вопрос окончательно не закрыт, равно как и по загадочному господину Уэйну Холидею из деревни Олбери, расположенной примерно в 40 милях от центра Лондона. В гости к Холидею еще предстоит наведаться.
Сон никак не приходил, и я включил ночник. На столике лежало пять книг, доставленных мне из библиотеки. Немного почитав «Вазу с пряностями» Гюисманса
6 и «Кривую любовь» Корбьера
7, я взял книгу незнакомого мне автора – Гюстава Моро. Называлась книга «Сад Смерти». В предисловии было сказано, что родился он в 1887 году, а в 1905 году, в возрасте 18 лет, покончил с собой. Тоненькая книжечка, отпечатанная неизвестным мне издательством тиражом в двести пятьдесят экземпляров, содержала не больше полусотни стихотворений. Вполне возможно, что это было полное творческое наследие автора. Прочитав несколько виршей, я понял, почему месье Моро столь рано покинул этот мир. Его стихи явно свидетельствовали о той болезни, что в декадентских салонах Лондона называют «очарованием смертью». Каждая строфа поэта буквально дышала кладбищенским холодом. Используя доступные ему творческие механизмы, метафоры и символы, юный поэт демонстрировал тщетность бытия, кратковременность молодости и подлинную красоту страдания и смерти.
Эту книгу вполне мог написать Садовник, вот только Гюстав Моро наложил на себя руки два года тому назад, а смерть, как известно, не дает отпуска тем, кого она забрала в свои чертоги.
Я вынул библиотечный формуляр и оторопел. Последним книжку брал мистер Уэйн Холидей, навестить которого мне еще предстояло, а до него «Сад Смерти» читала моя дочь, Аделаида Ватсон!
В пылу погони за Садовником я совсем позабыл о собственной дочери, а ведь я знал, что Аделаида и мисс Джоан регулярно посещают Лондонскую библиотеку, в том числе, и отделение французской поэзии. Там они познакомились с Барбарой Лестрейд, там Аделаиду нагло рассматривал извращенный бонвиан Доминик Леруа.
«Не знала, что ты тоже любишь французских символистов», – вспомнил я слова Аделаиды, зловещий смысл которых только сейчас дошел до меня. Моя несчастная дочь любит стихи декадентов! Таких, как этот самоубийца-Моро! Любит стихи, воспевающие смерть, тогда как ее собственный отец и его лучший друг все свои силы отдавали служению жизни.
Это был сильный удар для меня. Я смотрел на ночник, вокруг которого летала ночная бабочка, и думал о том, где я недоработал, как я упустил тот момент, когда дочь начала отдаляться от меня. Эти современные литературные течения, новые моды, как разрушительно они воздействуют на неокрепшие умы молодежи!
Неужели это Джоан подтолкнула мою Аделаиду к декадентству? Такая замечательная, чистая девушка – неужели это она?
А, может быть, это не Джоан, может быть, это я? Что испытала моя дочь, когда увидела отца с поднесенным к виску револьвером? Что она подумала?
Я закрыл книгу, выключил ночник. Некоторое время я просто таращился в темноту, думая об Аделаиде, Джоан, Холмсе, Садовнике и символистах. Наконец, усталость взяла свое, и я уснул.
12
Она никак не могла понять, почему мать считает ее хорошей девочкой. Да, она получает отличные отметки в школе, имеет прекрасные перспективы для поступления в колледж, не дерзит учителям и не дерется с соученицами. Но разве этого достаточно, чтобы считаться хорошей девочкой? Отметки, перспективы и прилежное поведение – это такая же ширма, как ее затрапезная юбка и блузка, которые ей приходится носить, потому что мать не может заработать на нормальную одежду, над которой не смеялись бы в школе. Эта ширма скрывает простой факт, который известен только ей самой: Розамунд Нэш-Мерфи не является хорошей девочкой.
