[Никколо] также говорит, что видел племя язычников, которые обязаны не брать никакого приданого за женщиной, когда они женятся, но если мужчина умирает, то жена должна сжечь себя с ним, подобно тому, как поступали язычники с телами умерших; но если она бы умерла, то он не должен был бы сжечь себя, и говорят [они], что женщина создана для услужения мужчине, а не мужчина для женщины; и если умирает главное, то о второстепенном не стоит и упоминать. И делается это так: когда мужчина умирает и его кладут в то место, где он должен быть сожжен, жена его одевается как можно лучше, говоря, что это та же свадьба, еще лучше первой, что она будет вместе со своим мужем навсегда, и идет к тому месту, где находится ее муж; она и ее родственники устраивают множество празднеств и песнопений, и говорится всем, не хотят ли передать на словах что-нибудь тем, кто жил в том веке, ибо она сможет добраться туда в сопровождении своего мужа; затем она снимает все те одежды, и одевается в печальную одежду вроде савана и, произнося определенные причитания и грустные песни, прощается со всеми, идет и ложится рядом со своим мужем, кладет голову на его правую руку, произнося много всего, что сводится к тому, что женщина /105/ не должна жить дольше, чем ей оказывает честь и защищает эта рука, и велит поджечь, и радостно и добровольно принимает смерть. Есть другая земля, где делается так же, но имеется различие, ибо, когда происходит заключение брака, спрашивают женщину, хочет ли она сжечь себя или нет, и если говорит, что да, должно произойти, как я говорил выше, а если говорит нет, то ее должны брать с приданым; и когда случается смерть ее мужа, она делает все то же, что и та, и в момент сожжения кладет головной убор в огонь вместо своего тела, и теряет свое приданое в пользу наследников мужа; и этих, которые себя не сжигают, считают женами дурными и незаконными; и говорит [Никколо], что таких очень мало, и что одна из них, не захотевшая сжечь себя, от стыда покинула свою землю и приехала жить в Вавилон, и что он видел ее там.
Он говорил, что хотя его и ограбили, он везет с собой много вещей, и очень дорогих, как, например, жемчуга и драгоценные камни, а еще больше он говорил о разных медицинских средствах, очень целительных, настолько, что, как он говорил, невозможно было бы и оценить их стоимость; он показал мне балах очень большой стоимости, и показал мне круглую шляпу из травы, такой тонкой, как самая тонкая нить шелка, которая только может быть. И спрашивал он меня, если Бог приведет его к /106/ прибежищу на земле христианской, где, как мне кажется, эти вещи его можно было бы наилучшим образом продать. Я сказал ему, что в то время император вел большую войну с королем Польши, и к тому же прошло не много времени, как он получил власть, и что там мало порядка, и еще меньше во Франции из-за давней войны
[217], которую она вела, и что в Италии, уже это ему лучше знать, чем мне, покупают, чтобы перепродать, и что в Испании, мне кажется, он найдет хорошее место [для продажи], во-первых, из-за величия и богатства нашего короля, во-вторых, потому что мы всегда побеждаем и никогда не проигрываем в войне, которую ведем, и [вообще мы] люди очень богатые и ценим эти вещи больше, чем другие люди; и тогда порешил он приехать в Испанию.
Я спросил его, не видел ли он всяких монстров в человеческом обличье, тех, которых некоторые называют людьми с одной ногой или одним глазом, или маленьких, в локоть высотой, или больших, с копье ростом; он говорит, что о таких он ничего не слышал, но что животных он видел удивительного вида; [говорит он], что в земле язычников видел он очень большого слона, белого, как снег, что весьма удивительно, поскольку все [слоны] черные, и что он был привязан к колонне золотыми цепями, и поклонялись ему как Богу; /107/ говорит, что видел осла, которого привели к пресвитеру Иоанну, чуть больше легавой собаки величиной и всех цветов, какие только не придумаешь; и что видел много единорогов, и многих животных, которых долго описывать; и что на слонах сооружают замки, чтобы сражаться за землю; говорит он, что пресвитер Иоанн и его [люди] такие католики и добрые христиане, что лучше и не скажешь, но не знают они и не находятся в управлении нашей Римской церкви; говорит он, что относятся они к господину с таким благоговением и с таким страхом, что если важнейший из его сеньоров сделает что-либо достойное смертной казни, тот посылает к нему человека, разумеется, со своим письмом, в котором велит [сеньору], чтобы тот позволил этому человеку казнить себя, и тот склоняет голову и, повинуясь письму, принимает смерть; и еще он сказал, что видел сеньора, который преподнес [пресвитеру] большой золотой подарок, и так прославляли сделавшего это, и столько он наговорил господину, говоря, что никто не оказывал ему такой услуги, что затем [пресвитер] велел казнить его, говоря, что такую услугу ему оказать может только он и никто другой, и что это было [вовсе] не мало для [сеньора]. [Никколо говорил], что у них очень популярно искусство черной магии, и что он видел, плавая по Красному морю, как советовались с врагами [рода человеческого], и что он видел, как от верхушки мачты до низу много раз поднимался и спускался неясный черный силуэт, /108/ а потом его заставили угомониться и спросили, что будет с ними в пути, и что он ответил: будет шесть дней мертвого штиля, когда море будет как бы вязким, и корабль не будет двигаться, и подготовьтесь, потому что будет еще несколько [дней] очень сильной бури.
[Никколо] говорил, что корабли [там], как очень большие дома, и с виду не как остальные [корабли], у них десять или двенадцать парусов, и большие емкости с водой внутри, потому что ветра там не такие суровые, да и на море нечего опасаться скал или островов, и так перевозят они все те грузы, которые караван принимает у них в Мекке, порту, в котором они разгружаются. Он говорит, что Мекка — это большой город, размером с Севилью, и даже больше, и что не подчинен [город] никакому сеньору, кроме духовного главы, который у них — как у нас папа, и султану, как [у нас подчиняются] императору; и что есть там такая пребогатая мечеть, где находится тело Мохаммеда
[218]; и что многие индийцы и [люди] из Эфиопии, которые приезжают туда, должны <...> пройти, сколько у них мавров, и даже их делают маврами; и даже говорит он, что можно было бы лишить Нил воды, который течет из Индии до Эфиопии, и [протекает] по всей земле Египта до Средиземного моря, и /109/ течет двумя рукавами, из которых один впадает около Александрии, а другой у Дамиетты, и если исчезнет эта вода, то земля обезлюдеет. Он говорит, что пресвитер Иоанн постоянно держал его у себя в доме, расспрашивая о здешних краях, и какие там правители, и каково их могущество, и с кем они воюют, и так [его это интересовало], что, когда он был там, дважды видел, что пресвитер Иоанн посылал послов к здешним правителям, но никогда не слышал, чтобы был от них ответ, хотя видел, как пресвитер Иоанн готовился пойти со своими людьми в Иерусалим, что находится намного дальше, чем оттуда до наших мест.
