Я выехал из города Никосии и отправился в Кирению, где меня ожидал корабль, который должен был отвезти меня на Родос. Это древний город, который основал Ахилл, от которого он получил свое имя
[227]; город маленький, но хорошо и сильно укрепленный, с хорошим портом, хотя и маленьким, но защищенным цепью и хорошо охраняемым; здесь укрылся нынешний король, его дядя кардинал и его тетя мадам Агнесса и многие другие люди королевства, когда король Янус был взят в плен; это самая здоровая земля во всем кипрском королевстве, ибо открыта она западному ветру. Там я увидел грип, который король велел приготовить, чтобы отвезти меня на Родос, и вместе с ним был другой грип, который вез товары. Мы вышли из порта, и достигли оконечности мыса св. Епифания, и находились там до полудня; и подняли мы паруса, и вышли в море в залив Атталии по направлению к Турции. Не прошло и двух часов, как мы увидели турецкую галею, которая шла на нас, чтобы захватить и уничтожить, [в отместку] за одну турецкую фусту, захваченную каталонцами около одной из гаваней Кипра; мы плыли под парусами и на веслах, и они тоже гребли изо всех сил. Со мной плыл капитан /124/ одной каталонской галеи, который убил племянника хозяина [грипа], и тот приказал повесить его на рее, но веревка оборвалась под его тяжестью; я очень упрашивал, чтобы [хозяин] отдал мне его, ибо Бог совершил ради него такое [чудо], и умолил я его, и потому спаслись мы [от погони], что тот умел искусно править кораблем; он велел уменьшить вес груза, который вез наш грип, чтобы он лучше двигался, а [люди] с другого корабля не захотели выбросить товары в море; и когда уже наступил вечер и солнце начало клониться к закату, турки догнали его и пустили их всех ко дну, и поскольку они с ними промедлили, у нас было время немного удалиться, и когда начало смеркаться, мы распустили парус насколько могли, все взяли в руки весла и гребли полчаса изо всех сил, и когда стало совсем темно, свернули парус и стали поворачивать направо, гребя очень тихо, чтобы не было слышно весел, и [турецкая] галея прошла очень близко, не заметив нас. И капитан-каталонец сказал, что нужно сменить курс на лучший, потому что галея повернет обратно к берегу, ожидая нас, и поскольку наш корабль маленький, мы попадемся им в лапы; мы повернули обратно в море и увидели, что галея прошла к берегу, а в полночь на море обрушился южный ветер, и каждая /125/ волна швыряла нас из стороны в сторону. Насколько больше хотелось мне попасть в плен к туркам, чем пойти здесь ко дну! Они хотели сбросить одного из моих людей в море, но мы решительно встали на его защиту. Этот шторм отнес нас к Кастеллоризо, и достигли мы его в третьем часу, и не прошло еще и двух часов, как оттуда отплыла галея. Мы спустились на землю, а это хороший порт, и поднялись наверх, где находится большая крепость, и там отдохнули, словно выжившие после тяжелой болезни. Этот замок принадлежит родосскому ордену и относится к провинции Армения, хотя это — остров, и такой скалистый, что ни одно животное не может подняться наверх, а внизу, у входа в гавань, находятся солеварни, приносящие большой доход родосским рыцарям.
Мы отплыли из Кастеллоризо в направлении Родоса, очень опасаясь той галеи, и погода на море была плохой, но через два дня пути мы прибыли на Родос, вошли в порт, и я сразу отправился селиться у брата Нуньо де Кабрера
[228], славного рыцаря родом из нашей Кастилии, [родосского] ордена, и к тому же из тех, кто пользовался там наибольшим /126/ уважением и о ком больше всего говорили, который принял меня с радостью и любовью и так сердечно обо мне заботился, что, хотя я и думал, что умру после всех мучений, которые мне пришлось претерпеть, [не случилось этого] благодаря его замечательному обществу, ибо и в моем собственном доме обо мне бы так хорошо и милосердно не заботились. На второй день по приезде я должен был идти к родосскому магистру и передать ему письма кипрского короля по поводу его дел, которые тот мне доверил, и сопровождали меня брат Нуньо де Кабрера и другие кастильские рыцари, а также [рыцари] других наций, в особенности французы, которые тесно общаются с нашей нацией. Придя к магистру, я увидел, что он очень мучается от боли под ложечкой, но он немедленно прочитал ответ короля Кипра; я ушел от него и вернулся к себе домой, и в ту же ночь он умер от той болезни. Когда настает час смерти [магистра], то, согласно обычаю, приходят к нему бальи, исповедники и некоторые из рыцарей совета
[229] и спрашивают его под клятвой, что он говорит в полном сознании, кто должен быть после него магистром ордена, чтобы он сказал это и поставил свою печать, и все это в тайне; берут бумагу с его голосом и надежно охраняют, так что никто не знает, кроме исповедника, и забирают /127/ печать, и если магистр умирает, ее тотчас же разбивают, а голос этот, говорят, во время выборов считается за два тому, кому отдал его усопший. Магистр был похоронен в тот день, когда умер, в час мессы, и была совершена заупокойная служба, подобающая такому человеку, причем старейшие члены ордена несли его на плечах, на носилках, покрытых черной тканью, с длинным шлейфом сзади, а также и спереди, и те, кто не мог идти с носилками, держали руку на шлейфе; одет он был в свое орденское одеяние, со шпагой и шпорами, с четками в руке; и так его положили в землю; и тотчас приказали закрыть все ворота коллахиума (меня поместили в комнату и заперли снаружи, оставив мне еды, а моих слуг выслали за пределы города), и там все, одетые в орденские одежды и подпоясанные шпагами, а таков у них обычай, вошли в церковь, чтобы совершить избрание магистра, и происходит оно, говорят, таким образом. Из каждого языка, имеющего свое отделение, берут трех человек — рыцаря, капеллана и брата-сержанта, то есть прислуживающего; их /128/ выбирает весь конвент, и для этих выборов их исповедывают, причащают и заставляют дать клятву на святых мощах, которые у них там есть, чтобы они хорошо и по истине выбирали; затем те избранные также дают клятву, что также будут избирать хорошо и по истине, и выбирают они тринадцать человек; и те тринадцать, также под вышеупомянутой клятвой, выбирают семерых; и эти семеро, также поклявшись, подают каждый, не говоря друг с другом, по одному голосу, на бумаге в запечатанном виде, и кладут их на стол перед тем исповедником, который, как я уже говорил, хранит голос усопшего, и все это [происходит] в присутствии всех рыцарей; и тот [исповедник] берет голоса семерых и магистра и зачитывает их на площади, и, засчитывая голос магистра за два, как я сказал, кто больше получает, тот и становится магистром
[230]. И заседали они весь тот День и ночь почти до зари. И было всеобщее мнение, и говорили даже, что великий командор
[231], который там был, станет магистром и что не было нужды в выборах, настолько все были в этом уверены. И за час до рассвета раздался грохот, как в церкви, так и во всем городе зазвонили колокола и зазвучали трубы, и послали за мной в комнату, где я был заперт, и привели меня в церковь, и все в процессии заставили меня нести /129/ хоругвь ордена к главному алтарю, и сказал тот, у кого были голоса: «Возблагодарите Бога, ваш магистр — приор Оверни!»
[232]. И хотя и была ночь, я заметил, что некоторые побледнели. И завершив все это, вышли мы все [из церкви], а уже наступил день, и дошли все до госпиталя, и открыли ворота, и вышли мы за город со всем народом, и отправились водружать знамя над портовой башней. Он был старым рыцарем, хорошо послужившим своему ордену, человеком очень добродетельным; и на следующий день собрали они совет и решили послать за ним, и снарядили четыре галеры, и затем отплыли в Овернь, где он был приором и тогда находился. Без сомнения, лишь чудом можно совершить ошибку при таких выборах, потому что не остается места для пристрастности, ни для вражды, ни для дружбы. Этот орден очень знатный и могущественный, и благородные мужи его всегда стоят на защите своего дома, и необходимо это из-за соседей, которых они имеют, ибо видны от них владения Великого Турка, с другой стороны — вавилонский султан, так что безопасность ордена заключается в доблести его людей. /130/
