Мы отплыли на том же самом корабле и, продолжив путь, вернулись в Трапезунд, и, как я говорил, император снова вцепился в меня, чтобы удержать, но не смог этого сделать, и отплыли мы оттуда, продолжая наш путь, и прибыли в Константинополь. И поскольку было там сделано распоряжение, что корабли, приходящие из Великого моря, не могут входить в гавани Константинополя и Перы, ибо говорили, что привозят они с собой чуму, устроили они в двух лигах от Константинополя поселение, чтобы разгружать им там товары и оставаться шестьдесят дней, если не хотят они снова идти в море; и действительно те чужеземные нации привозят с собой /170/ страшную болезнь, я даже видел в том поселении людей, умерших от чумы. Я послал одного моего человека, чтобы попросил он у деспота Драгаша разрешение приехать в город, предупреждая его, что я со своими людьми, сойдя с корабля, не поселился там, где все остальные, но что уже два дня находился за городом; и приказал он тогда прислать за мной хорошо украшенную барку, и приехали они за мной, и вышли встретить меня некоторые из моих друзей. Я отослал моих людей туда, где обычно останавливался, и отправился выразить почтение деспоту, и был очень хорошо принят им, и сеньорой императрицей, и дамами ее: и спросила она меня, как прошло мое плавание по Великому морю, и, в особенности, видел ли я ее брата, трапезундского императора; был там в тот час и другой брат ее, и я рассказал им о том, как я виделся с императором, и они очень благодарили меня, а императрица сказала: «Вы не смогли бы сделать большего, даже будь вы нашего рода!» Я же сказал ей: «Сеньора, я сделал то, что подобает доброму христианину». Распрощался я с ней и отправился домой в очень хорошем сопровождении тех самых знатных людей города.
На следующий день отправился я к сеньору деспоту и попросил его о любезности, чтобы велел он показать мне св. Софию и святые реликвии, и сказал он, /171/ что с удовольствием и что ему хотелось бы сходить туда, и то же самое сказала сеньора императрица и брат ее, трапезундский император, что хочет он отслушать там мессу. И отправились мы в церковь, и отслушали мессу, и потом велели они показать мне всю церковь, которая столь велика, что, говорят, когда процветал Константинополь, было в ней шесть тысяч человек клира
[276]. Тот квартал находится по большей части в плохом состоянии, но церковь выглядит так, будто ее только что построили. Сделана она на греческий лад, с многочисленными высокими приделами, покрытыми свинцом, а изнутри отделана мозаикой, на высоту копья от пола, и мозаика столь тонкой работы, что даже кисть не отважилась бы изобразить это лучше; а ниже нее изящные каменные плиты, перемежающиеся с прекрасно обработанными порфировыми и яшмовыми мраморами, а пол из огромных каменных плит, великолепных, аккуратнейшим образом отшлифованных; среди этих приделов, в середине, находится главный, тот, про который говорил я, что видно его так издалека, такой высоты, что нельзя поверить, что фундамент может выдержать такое; с внутренней стороны на нем есть мозаика, как я сказал, и изображение Бога Отца в середине, и снизу кажется, что ростом он с обычного человека, а говорят, что нога у него размером с боевое копье, /172/ а между глазами расстояние во много пядей; в центре [храма] находится главный алтарь. Здесь очевидно, какую красоту и великолепие может вместить в себя геометрия. Только под одной этой церковью умещается цистерна, в которой, говорят, может плавать с поднятыми парусами нава [водоизмещением] в три тысячи бочек
[277], как по ширине, так и по высоте и по глубине воды; я не знаю, как стоит это сооружение, но не видел я ничего лучшего в мире, и не думаю даже, чтобы оно было. Сеньоры приказали, как я сказал, чтобы клирики извлекли тамошние святые реликвии; один ключ у деспота, второй у патриарха Константинопольского, который был там
[278], а третий у приора церкви; клирики, одетые [в богослужебные одежды], с процессией принесли нам реликвии, а именно: во-первых, копье, которое вошло в бок нашего Господа, чудесная реликвия; и несшитый хитон нашего Господа, который, как было заметно, некогда был пурпурным, но за долгое время стал каким-то бурым; и один гвоздь нашего Господа, и несколько шипов из венца; и много других вещей, таких как Древо креста или часть колонны, у которой бичевали Христа; также вещи Госпожи нашей Девы Марии; и решетки, на которых был поджарен св. Лаврентий, /173/ и много других реликвий, которые св. Елена, будучи в Иерусалиме, взяла и привезла туда, и пользуются они величайшим почитанием, и хорошо охраняются. Дал бы Бог, чтобы во время нынешнего разорения греков не попали они в руки врагов веры, ибо будут с ними дурно и непочтительно обращаться!
И когда мы вышли оттуда, [увидели] у ворот церкви большое сооружение — колонну, сделанную из огромных глыб, которая намного выше, чем та большая церковь, и наверху нее находится большой конь из позолоченной бронзы и на нем всадник, с протянутой рукой и с пальцем, указывающим на Турцию, и с яблоком в другой руке, в знак того, что весь мир был у него в руках; и однажды во время страшной бури упало то яблоко, и говорят, что величиной оно с большой кувшин в пять арроб, а отсюда кажется с апельсин, потому что оно очень высоко; и говорят, что, чтобы поднять то яблоко и привязать коня цепями, чтобы не упал от сильного ветра, было истрачено восемь тысяч дукатов. Говорят, что этот всадник — Константин
[279], и предсказал он, что с той стороны, куда он показывает пальцем, придет погибель Греции, /174/ и очевидно, что так и случилось. Весь этот День до полудня мы занимались осмотром церкви и ее округи; снаружи церкви находятся большие рынки и дома, где обычно продают хлеб, вино, рыбу, а больше всего дары моря, потому что греки особенно любят есть это, ибо в некоторые четыредесятницы в году они питаются не столько рыбой, сколько тем, в чем нет крови, то есть дарами моря; есть у них там большие каменные столы, где они имеют обыкновение обедать, как сеньоры, так и простой народ.
