«Рыцарское сословие... имело всегда наиболее прочный и наиболее надежный источник в доблести, ибо подобное занятие наиболее свойственно знатным, и именно в доблести главное и лучшее основание знати. Человек может называться знатным до тех пор, пока он следует обычаям своих предков, которые не избегали доблестных деяний, но, напротив, полагая доброе начало длинной череде подвигов, удостоились быть предводителями и повелителями многих [...] принимает участие — это посещать чужие земли, потому что из этого действительно может быть извлечен положительный результат, близкий тому, что достигается подвигом; ведь идальго возвеличивают свои сердца через поверку трудами и трудностями там, где поначалу они никому не известны, как бы показывая своими поступками, кто были их предки, потому что лишь через их собственные деяния о них могут узнать чужеземные люди. Не в последнюю очередь и потому, что, если случится им вернуться после трудов странствий в провинцию, откуда они родом, они могли бы, зная различие способов управления и многообразие характеров, отличающее одни народы от других, познакомиться с тем, что наиболее выгодно для государства и его устройства, ибо в этом и состоит главная забота тех, кто не хочет прослыть врагами всего благородного».
Итак, цели автора четко делятся — по совпадению, лакуной в тексте — на два направления. Первое — «себя показать», рыцарское — рассматривает путешествие как поле проявления рыцарской доблести и сближает книгу с рыцарским романом. Второе — «на людей посмотреть» — имеет скорее бюргерский оттенок, в чем-то близкий ренессансному интересу к миру вообще и к его разумному устройству в частности. Проблема соотношения «средневекового» и «ренессансного» начала в произведении имеет свою литературу
[17], здесь же представляется разумным ограничиться рассмотрением конкретных оттенков мировоззрения автора.
Уже в первых двух фразах книги Тафура содержится его credo: взаимосвязь знатности и доблести, причем первая должна постоянно подтверждаться второй. Путешествие Тафур считает одним из лучших для рыцаря способов такой «апробации», приводя немало примеров собственных «рыцарских подвигов».
Тафур предстает в книге как достаточно мужественный человек, способный преодолевать собственный страх, которого, кстати, он не стесняется. Не один раз попадая в морские бури и испытывая настоящий ужас — «усталый, рассерженный, меня тошнило и был я лишен всякой надменности» (с. 11), «насколько больше хотелось мне попасть в плен к туркам, чем пойти здесь ко дну!» (с. 125), «думал, что умру после всех мучений, которые мне пришлось претерпеть» (с. 126), — он, тем не менее, не отказывается путешествовать дальше. Отношение Тафура к опасностям путешествия в чем-то близко тому, которое сформулировал его современник, бургундский путешественник Бертрандона де ла Брокьер. Когда его отговаривали от продолжения самой опасной части пути («будь у Вас тысяча жизней — Вы их все потеряете»), он ответил: «Раз Бог хранил меня до Ларанда, вероятно, он сохранит меня и далее. В конце концов, я решился пройти свой путь или умереть»
[18]. Одной из самых опасных затей Тафура был визит в мечеть, который мог стоить ему жизни: тот же Бертрандон де ла Брокьер не решился на это. В целом Тафур конечно не безрассуден, благодаря чему, наверное, мы и читаем сегодня его книгу. Показательно в этом отношении его реакция на слова путешественника Николо де Конти об ужасах дороги в Индию: «И столько мне всяких вещей наговорил он, и заключил в конце, что не добраться мне туда иначе, чем летя по воздуху; и убедился я, что большая любовь и природная доброта заставили его дать мне совет, и так как то, что он говорил, казалось весьма правдоподобным, я изменил свое намерение» (с. 90).
Как настоящий странствующий рыцарь, он совершает подвиги благородства. Находясь в Слёйсе во Фландрии, он отказывается воспользоваться безвыходной ситуацией бедной вдовы, предложившей ему за Деньги любую из своих дочерей, и дает семейству деньги, достаточные, чтобы прожить год до окончания голода (с. 254-255). По дороге из Константинополя он заставляет капитана забрать несчастных христиан с турецкого берега, в результате чего даже получает ранение (186-187). Наконец, он борется с искушениями, а именно отклоняет любые возможности изменить своему королю, перейдя на чужую службу — на Кипре (с. 122) и в Трапезунде (с. 159,169). Также он избегает и денежных подарков: видимо, чтобы они не делали его слишком обязанным другим государям, например графу Урбино (с. 39-40) и императору Альбрехту II (с. 275). Напротив, он с удовольствием принимал экзотические подарки — «двух индийских котов, двух попугаев, камень бирюзы» (с. 117), «десять кусков камлота, и тонкие ткани, и одного леопарда» (с. 121), «два шатра» (с. 150) — и знаки орденов — Кипра (с. 122), Австрии, Чехии (с. 275) и Венгрии (с. 275,283).
Тема знатности в книге тесно связана с темой доблести: «...показывая своими поступками, кто были их предки». В свете предполагаемых практических задач книги — напомнить о себе при дворе — доказательство собственной знатности приобретает особое значение, тем более что Тафур принадлежал далеко не к самому древнему и известному роду. Автор стремится не только доказать древность и знатность своего происхождения — согласно изложению, он является потомком ни много ни мало старшей линии византийского императорского дома — но и показать, что монархи и прочие сиятельные особы считают его за своего и общаются с ним на равных.
История предков Тафура представлена в книге следующим образом (с. 141-149). По приезде в Константинополь, путешественник объявляет императору Иоанну VIII Палеологу, что является потомком византийских императоров. По приказанию последнего производится изыскание, подтверждающее слова Тафура. Выяснилось, что один император стал притеснять знатных — как мы увидим дальше, это одна из ключевых тем книги, — а наследник заступился за них. Он отказался возглавить восстание объединившейся вокруг него знати, поручив это своему младшему брату. Тот сверг отца и восстановил попранные права знати, а наследник уехал в Испанию, где женился на королевской сестре, прославился военными подвигами и стал родоначальником многих знатных семейств, в том числе и Тафуров. Тафур отмечает, что после этого император стал относиться к нему «с большой любовью, как к человеку своей крови» (с. 149) и «было видно, что хочет он оказать мне все почести и милости» (с. 151). Путешественник даже упрекнул императора в том, что он не пользуется тем же гербом, что и он сам; император не стал возражать и сказал, что «покамест этот вопрос... не разрешен им и его народом» (с. 149). По мнению исследователя вопроса, рассказ Тафура не может быть чистой выдумкой и многое из сказанного в нем соответствует историческим реалиям
[19]. Думаю, что сам факт происхождения Тафура от какого-либо из весьма многочисленных императорских византийских родов вполне вероятен; история же с наследником, отстаивающим интересы знати, могла быть придумана самим Тафуром. Нельзя забывать и того, что Иоанн VIII, помимо личного расположения к Тафуру — об этом говорится слишком много и с такими подробностями, которые, на мой взгляд, не позволяют уличить автора во лжи, — был заинтересован в привлечении надежных боеспособных людей в свою столицу, и потому история в действительности могла быть «исследована» в угодном для гостя ключе.
