Описания благосклонности монархов представляют собой один из самых прелестных топосов книги, на них Тафур не жалеет ни места, ни красноречия. Эти встречи занимают в книге огромное место, и возникает ощущение, чуть ли не все императоры, короли, герцоги, графы и султаны почитали за честь принять его, хотя при ближайшем подсчете выясняется, что общения его удостоило всего около десятка коронованных особ. Судя по тому, что пишет о себе Тафур, он был приятным и обаятельным человеком, так что государи относились к нему с искренней симпатией. Он все время подчеркивает, что был принят «очень хорошо» (с. 159, 220), «как родной сын» (с. 126), «как будто бы я там родился» (с. 141, 242), «с большой благодарностью» (с. 220), «по-свойски» (с. 39,71,221), «человечно» (с. 70), «радостно» (с. 71), «с честью» (с. 69). Знаком высшего расположения для Тафура были предложения беседы с глазу на глаз, вводящиеся через «и тут он отвел меня в сторону» (с. 38-39,71). Близость к монаршим особам подчеркивают и «дерзости», которые позволял себе Тафур. Это и упомянутые рекомендации Иоанну VIII по поводу его герба (с. 149), и упрек трапезундскому императору Иоанну IV в том, что он женат на мусульманке («Вам дали ее, чтобы она обратила Вас в мавра, судя по тому, что Вы добиваетесь ее благосклонности, и как мало Вы в этом преуспели»; с. 160), и отказ принять серебряный кубок с золотыми монетами от императора Альбрехта II («Если бы случилось так, что не было бы у меня денег, я не только принял бы подарок, но и сам попросил бы о нем, зная великую щедрость императора; <...> и епископ Бургоса веселился вместе со мною, сколько мог, что ответил я так императору; и даже потом, в Кастилии рассказал он об этом королю Дону Хуану в моем присутствии»; с. 277-278).
Развитием темы знатности и связанных с ней доблести и добродетели является мысль о непосредственном влиянии их на жизнь общества и государства. В отличие от высказанных выше идей, она проводится не через прямые указания, а через сопоставление соответствующих сюжетов, как правило объединенных описаниями городов. Последние занимают едва ли не большую часть книги, исследование их источников и структуры литературоведами показало, что они представляют собой не просто случайные заметки-воспоминания, но в той или иной мере следуют устоявшимся риторическим схемам и используются для проведения определенных идей
[20]. С точки зрения анализа мировоззрения Тафура особенно интересно действие принципа текстуальной корреляции, согласно которому то, что написано ниже, интерпретируется как объяснение написанного выше
[21]. Прочтение описаний под этим углом зрения объясняет многое в том, что именно он «заметил» и «вспомнил» и почему.
Тафур старается провести через описания городов идеи о том, что общество, основанное на связанных со знатью принципах добродетели, добивается больших успехов, в то время как «аморальные» государства быстро терпят крах. Отмечу, что, стараясь видеть (= вспоминать) то, что эти мысли подтверждает, он не умалчивает и о том, что могло бы их опровергнуть. В этом смысле живая стихия воспоминания всегда увлекает Тафура, и мы часто видим, как он, отвлекшись на какой-нибудь особенно интересный ему сюжет, потом вдруг словно одергивает себя и продолжает «серьезное» повествование.
Примером добродетельного общества предстает у Тафура Генуя (с. 12-13). Народ здесь трудолюбивый, скромный и «мало склонный к порокам», он «приобрел своим трудолюбием и мудростью много городов, поселков и замков на суше и много островов на море», а «их каракки — лучшие в мире». Добродетель генуэзцев даже подчеркивается трудностями, с которыми они сталкиваются: город «на суровой горе над морем», земля «очень бедна всяким продовольствием», в море «рыба мелкая, да и той очень мало». Как следствие всего этого выглядит факт обладания генуэзцами великой святыней — св. Граалем (см. также с. 295).
Описанное яркими красками процветание Венеции (с. 195-217) Тафур связывает во многом с разумной организацией управления и городской жизни — об этой теме речь пойдет ниже, — однако и здесь проводится идея взаимосвязи процветания с добродетельностью и знатностью. Восхищение Тафура вызывает местность венецианских купцов в выплатах по векселям (с. 20,217), а также строгость законов в сочетании с их мудрым употреблением — история с конфискацией имущества Тафура и последующим его возвращением (с. 197-198). Такие «добродетельные» вставки постоянно перемежаются с описаниями богатств Венеции, создавая у читателя подсознательное ощущение их неразрывной взаимосвязи. В частности, история о роли венецианцев в примирении папы и императора (с. 200-201) вводится и как простое объяснение церемонии обручения дожа с морем, и одновременно как указание на то, что великолепие церемоний заслужено миротворческой деятельностью. Наконец, в рассказе о доже всплывает и главная идея Тафура — оказывается, Дожи избираются из «идальго по происхождению» (с. 208).
В ряде описаний городов проводится, напротив, идея морального упадка и различных связанных с ним напастей. Роскошь и богатство в Брюгге (с. 250-254) сочетаются с распущенностью нравов, и как Результат этого — подавление восстания горожан против герцога («...видел я вокруг Брюгге, оттуда до Слёйса, и вокруг Слёйса много высоких столбов с насаженными на них человеческими головами»; с. 253) и голод с эпидемиями («Это был самый страшный голод, который я когда-либо видел, и вслед за ним пришла столь большая чума, что города оставались без людей»; с. 255). Еще грустнее рассказанная Тафуром история Пизы, которая за нападение на папу и продажу Иерусалима (с. 294) стала «позором человечества» (с. 295). Идея упадка пронизывает и два самых пространных описания в книге — Константинополя и Рима, на которых стоит остановиться подробнее.
Описание Константинополя (с. 137-153 и 169-185) разделено в книге на две части. Первая посвящена в основном пребыванию путешественника при дворе и исследованию его происхождения (см. выше), Вторая, отделенная от первой поездкой Тафура по Черному морю в Крым, — самому городу. Обе части, при ближайшем рассмотрении, оказываются связанными единством композиционного замысла. Выше уже говорилось, что, согласно изложенной версии, Тафуры являются потомками старшего сына императора, Сказавшегося воевать с отцом — пусть даже за правое дело; византийские же императоры оказываются потомками его младшего брата, не побоявшегося свергнуть своего отца. Не случайно Тафур, всегда отстаивающий права знати, говорит здесь об отрицательном результате: «Нигде идальго не пользуются такой свободой, как в Греции, и нигде так не притесняют вилланов, словно бы они были рабами идальго; а в наши дни и те, и другие страдают под великим игом, ибо царствуют над ними враги веры, то есть турки, за грехи христиан» (с. 144). Благое дело было совершено несправедливым путем — и отсюда упадок города, который становится лейтмотивом второй части описания.
