Люшков установил также хорошие отношения с Я. А. Дейчем, Б. Д. Берманом, бывая друг у друга на дому; кроме того, бывали иногда у Л. Д. Буля. Он был также в хороших отношениях с Дейчем Максом, Бельским Яшей и Западным Семеном.
Нина сообщила, что в 1935 г. они с мужем отдыхали в Сочи совместно с А. А. Андреевой, с которой близко сошлись. Позже они бывали друг у друга на дому.
Она отметила, что до 1936 г. у Люшкова была троцкистская литература: собрание сочинений и несколько книг Троцкого, изданных за границей. Эту литературу он частично сжег дома в 1936 г., а часть книг, по его словам, отнес в НКВД. Вместе с троцкистской литературой хранилось несколько журналов «Социалистического вестника».
Как Люшков реагировал на снятие Ягоды, жена Люшкова не вспомнила, но арест Молчанова, по ее словам, очень взволновал и Люшкова, и Когана. О чем они узнали в Ростове. Этот период работы Люшкова она характеризует большой нервозностью с его стороны. Я. А. Дейч ежедневно, иногда по нескольку раз в день звонил Люшкову в Ростов по ВЧ и информировал его о московских новостях. Эти новости и служили причиной волнений Люшкова. Если эти разговоры по телефону происходили в ее присутствии, но они носили условный характер, так что ей трудно было догадаться, о чем и о ком идет речь. С назначением Люшков на ДВК он успокоился, считая, что Н. И. Ежов относится к нему хорошо, но в январе 1938 г. в настроениях Люшков произошла перемена — он начал нервничать и беспокоиться. Появилось большое беспокойство и у Когана.
Будучи с Люшковым в январе 1937 г. в Москве Нина спрашивала его, не боится ли он ареста в связи с арестами ряда его близких знакомых и сослуживцев. На что он ответил: «да, страшно, все может быть». В это время у нее появились опасения за свою судьбу. Она неоднократно спрашивала, что же будет с ним, на что он обычно отвечал лаконически: «да, все может быть». В этот период времени Люшков сделал ей предложение разойтись с ним.
В середине мая 1938 г. Люшкову стало известно об аресте И. М. Леплевского. Внешне Люшков делал вид, что он не реагирует на этот факт, тем не менее, было видно, что он очень волнуется. С тех пор он стал задумчив и замкнут. Его сильно беспокоил отзыв Когана из ДВК и отсутствие от него писем и телеграмм.
К тому же времени относится вызов Осинина в Москву и его возвращение в ДВК. Возвращению Осинина Люшков был очень рад, ждал его с нетерпением.
Перед отъездом Когана в Москву Люшков сказал в Хабаровске на вокзале, что не исключена возможность его ареста, что вместо нового назначения попадет в Лефортовскую тюрьму.
В мае месяце 1938 г. Люшков начал уговаривать Нину поехать в Москву с дочерью и, несмотря на ее возражения, настоял на этой поездке. Люшков советовал взять все свои вещи, мотивируя это тем, что за время ее отсутствия его, возможно, переведут в Москву. Перед отъездом дач ей восемь тысяч рублей и облигаций на шесть тысяч рублей.
Далее она сообщила, что в последних числах мая Люшков уехал на границу и взял с собой штатский плащ и кепи. При нем был его портфель, наполненный документами, который он привез обратно. Из вещей он брал одну смену белья, носовые платки, носки. Все это он привез обратно в неиспользованном виде, хотя он был в дороге около 8 дней. Плащ был запачкан якобы в машине, где он валялся. С ее слов это был первый случай в ДВК, когда он брал с собой штатскую одежду.
Уезжая на границу, Люшков сказал, что приедет не позже 3 июня, т. к. на это число был назначен день отьезда Нины. Однако Осинин сообщил, что Люшков задерживается и просит перенести отъезд на 5 июня, что и было сделано. Люшков вернулся в Хабаровск 4-го июня в подавленном состоянии духа. Прощался с женой сверх ожидания, очень тепло, как бы зная, что расстается с ней навсегда. Поведение Люшкова в течение 4 и 5 июня было очень странным, чувствовалось, что в нем происходит какая-то борьба. На вокзале он просил жену телеграфировать ему с пути и сам обещал сделать то же. В Иркутске 8 июня она получила в поезде телеграмму от Люшкова и ответила ему.
Люшков говорил жене, что собирается на месяц поехать на границу. Собирался в ближайшее время поехать на Сахалин.
Никаких поручений к своим родным Люшков жене не давал и не говорил о них.
О своем выезде Нина с дороги телеграфировала в Москву воспитаннику Люшкова Ройфе Александру Владимировичу на его служебный адрес — АХу НКВД. Ройфе опоздал на вокзал к приходу поезда и приехал 13 вечером к ней домой. Люшков рассказывал ей, что ранее Ройфе был беспризорным, он его воспитал.
Жена Люшкова рассказала, что муж дважды был за границей на лечении, в 1927 и 1928 гг. и то, что он был в большой дружбе с секретарем Леплевского — Инсаровым.
На следующий день, 16 июня 1938 г. она показала, что за семь лет своей совместной жизни с Г. С. Люшковым она не наблюдала случая, чтобы он чем-нибудь выражал свою радость по поводу достижений Советской власти. По ее словам, он был страшным карьеристом и по своим человеческим качествам был весьма отрицательным типом: лицемером, злопамятным и завистливым чиновником. За годы их совместной жизни Люшков никогда не читал и не интересовался политической литературой, хотя очень увлекался художественной. До 1933 г. Люшков, выполняя некоторые общественные и партийные обязанности, ими не тяготился. Но с 1933 г. в нем произошла большая перемена — он стал относиться равнодушно к политической жизни. К факту его избрания в Верховный Совет СССР отнесся безразлично, не переживал радости по поводу принятия Сталинской Конституции. Также равнодушно он относился к работам 1-й Сессии Верховного Совета. Больше того, в отношениях Люшкова к большим и важным достижениям Советской власти сквозила ирония. Ей особенно запечатлелось его ироническое отношение к стихотворениям Джамбула, посвященным Сталину. По поводу процессов правотроцкистских шаек Люшков не выражал никакого негодования и не реагировал на них ни единым словом, хотя дома подымался этот разговор.
Оценивая семь лет их совместной жизни, Нина рассказала, что Люшков носил маску, при помощи которой старался скрыть от людей, от партии и советской власти свою пошлость, свое двурушничество и предательство. По ее мнению, Люшкова и Когана связывала какая-то тайна. Люшков в душе не любил Когана, так же как Коган не был искренен к Люшкову, но тем не менее они стремились работать вместе. В январе 1938 г. Люшков говорил, что он ставит вопрос об отзыве Когана, но причины этого жене не объяснят.
Аресты Молчанова и других лиц, с которыми Люшков был в близких отношениях, огорчали его. Однако по поводу арестов Балицкого и его группы он злорадствовал. О ходе следствия по делу украинских чекистов его ориентировал по телефону из Киева И. М. Леплевский. С 1936 г. Люшков старался конспирировать от жены свои встречи с Леплевским. Нине казалось, что это объяснялось его отрицательным отношением к Леплевскому, на почве его вмешательства в их семейную жизнь.
Когда позже Люшков сообщил ей в мае 1938 г. об аресте Леплевского, Нина задала ему вопрос, а как с Инсаровым? На что Люшков ответил, что, наверное, арестован и Инсаров.
В заключении она рассказала, что Люшков условился писать ей в Москву не на адрес квартиры, а до востребования, на имя ее матери, которую она предполагала пригласить к себе в гости из Кисловодска. На вопрос жены зачем он это делает, Люшков не ответил.
