Бофельт сделал паузу, подумал и продолжил:
– Я видел, кстати, совсем недавно одну вещь в шведской газете. Аналитика по брендам спросили, не является ли для бренда ИКЕА проблемой то, что владелец концерна был в молодости нацистом. Ее ответ был неподражаемым. Я цитирую: «Для некоторых людей такой тип поведения неприемлем». Она ни словом не обмолвилась ни о концлагерях, ни о массовом уничтожении людей, ни о геноциде. Она держалась строго экономических терминов. Вот такого анализа – нейтрального и свободного от эмоций – я и хочу от нашего отдела пиара.
Он наклонился к Амиду:
– Амид, ты не попробуешь переманить Линн в нашу организацию? Нам нужны лояльные и амбициозные сотрудники, которые сумели бы красиво упаковать наши идеи. Шведка в качестве ответственной за PR подошла бы просто идеально.
Амид догадывался, что это еще не все. Десятилетний стаж работы личным секретарем научил его, что не следует ни торопить, ни пытаться направлять шефа. Поэтому он просто промолчал, выжидая, и Бофельт на самом деле продолжил:
– Нам действительно не помешал бы хороший стратег. Да, наше дело основательно укрепилось в Венгрии, Австрии и во Франции, но расслабляться не стоит. А то может получиться как с Грецией. Мы помогаем «Золотой заре»
[35], говорим им, чтобы они слегка смягчили риторику, но как только мы отворачиваемся, они продолжают как ни в чем не бывало. Что это за лозунг «Очистим Грецию от грязи»? Разве можно так прямолинейно, в лоб? Или взять да зарезать популярного артиста
[36]. Сколько голосов на этом можно заработать? – Он наклонился ближе к собеседникам через стол. – Не говоря уж о том, что случилось в Норвегии. Десять лет мы потратили на попытки укрепить и поддержать там наших единомышленников. И вдруг появляется этот придурок Брейвик, получает от нас средства, но вместо работы сидит и играет целый год в компьютерные игры. Потом публикует какой-то бредовый манифест, понятный только ему одному. А в результате убивает семьдесят семь норвежцев
[37]. Причем большинство погибших – именно урожденные норвежцы, белые подростки арийского происхождения! А попав в тюрьму, он позорит себя, болтая о правах человека! С такими «друзьями» никакие враги не нужны! Хороший стратег мог бы объяснить положение этому Брейвику, пока он еще не свихнулся окончательно. Прохладная и нейтральная шведка в такой роли – это было бы просто чудесно! Наймите ее!
Амид улыбнулся. Он восхищался энтузиазмом Бофельта и ценил его горячность, когда шеф садился на любимого конька.
– Может быть, она не разделяет наших взглядов?
– Я знаю этот тип людей! Она поддержит что угодно, лишь бы платили. Войди с ней в контакт и проследи, чтобы она была на следующей еженедельной встрече.
Бофельт наблюдал за соседними столиками. Многие посетители так ничего больше и не успеют увидеть в Дании, прежде чем их – полусонных – препроводят обратно на паром в Швецию с грузом польской водки в руках. Можно только надеяться, что они не начнут блевать на этом берегу, а дотерпят, пока причалят к той стороне. Там это уже не будет иметь значения.
Он понизил голос:
– Поступим следующим образом. Даже если Линн Столь пока еще не стала для нас серьезной угрозой, мы должны принять меры, чтобы этого не произошло.
Он посмотрел на командира отдела безопасности. Тот молча кивнул.
– Амид поможет тебе связаться с «Патриотическим фронтом» в Стокгольме. Пусть они этим займутся. Ее надо хорошенько припугнуть. Нанести ей вред физически, например, травму, которую долго придется лечить, или «профилактическое изнасилование». На этот раз с ней надо будет поступить покруче, чтоб неповадно было нас трогать. Но без летального исхода.
Шеф отдела безопасности смотрел на него безрадостно и кивнул еще раз. Потом все сразу встали и начали пробираться к выходу среди «шведской пьяни», как местные жители называют шведов, надравшихся до потери памяти.
* * *
Йорген Кранц выключил мобильник. Несколько секунд посидел неподвижно, глядя на очаровательную березовую рощицу за окном. На деревьях уже появилась молодая листва нежно-салатового цвета. Дальше виднелась водная гладь озера, блестевшая в солнечных лучах. Швеция, его родина, в самой своей красе. И все же он не в состоянии был любоваться прекрасным видом.
Он снова открыл крышку ноутбука и увидел письмо от Амида. Хотя они связывались уже много раз, он никак не мог привыкнуть к тому, что его контактное лицо – какой-то проклятый мусульманин. Или, по крайней мере, араб, хотя имя похоже на мусульманское.
Когда Йорген разговаривал с ним в самый первый раз, то не смог удержаться и задал прямой вопрос. Амид тут же парировал: «Это мы тебе, Йорген, нужны, а не наоборот». С тех пор он больше не задавал вопросов. Их сотрудничество функционировало без перебоев. Какая разница с кем? Хоть с готтентотом, хоть с арабом! Деньги поступали на счет бесперебойно. Деятельность Йоргена продолжалась, финансирование было стабильным. Все были довольны.
Он расшифровал мейл. Смесь причудливых знаков на экране превратилась в понятный английский текст. Прочитав, он замер. Как заледенел. Еще раз прочел короткое сообщение.
Требование вмешаться.
Имя и адрес. Больше ничего.
Он сделал глубокий вдох. То, что он испытывал, было не страхом. Это была чистая и неподдельная ненависть, направленная на человека, указанного в коротком сообщении. Человека, чье имя было когда-то единственным существовавшим в его голове. Он вдруг обрадовался так, как давно уже не радовался, и даже думал, что больше не способен на такое чувство. Приподнятость, почти эйфория. Простое и понятное чувство счастья, как когда-то в молодости.
Когда он встречался с людьми, то надеялся, что они будут описывать его как человека спокойного, стратегически мыслящего и рассудительного. А еще – беспощадно идущего к цели. Но таким он был не всегда. В гимназии все основное время уходило на взятие реванша. И на борьбу за «их дело». Он постоянно попадал в конфликты, которым не было конца: драки с турками и прицельные плевки в круглые шапочки католических священников. Пререкания с учителями, которые нарушали его конституционные права и не давали ему говорить правду о евреях, цыганах и неграх. Ссоры с директором гимназии, который вмешался и прекратил разбрасывание их листовок.
Потом возникли тетки из социальной службы, которые полагали, что его взгляды – хорошо им продуманные и им же самим выбранные, – должно быть, связаны с его тяжелым детством. Девушки тоже старались «спасти» его от самого себя.
