По способности чувствовать, воспринимать действительность я отстоял от других рабочих на десятки тысяч световых лет. На заводе было мало молодежи, парней моего возраста, но и те немногие каким-то непонятным образом умудрялись ладить с теми, кто старше.
У меня и у них были совершенно разные жизненные принципы, интересы, словарный запас. Даже если б я очень постарался, меня все равно не хватило бы на то, чтобы смеяться над громкими низкопробными шутками, вызывавшими смех у них. И я никак не мог понять, чем могут тронуть человека попсовые «звездочки», от которых на заводе тащились все. В сущности, я оказался одиночкой, затерявшейся на чужой территории. Конечно, я проживал с этими людьми часть своей жизни, но смотрели мы на разное и видели тоже разное.
Весьма вероятно, что на заводе меня называли придурком; я мог отвечать тем же. А как иначе, если мы во всем разные? То, что интересует их, не интересно мне. Я был совершенно уверен, что могу отличить настоящее от дешевки и халтуры, как бы вижу ценность истины лучше, чем те, кто смотрит на вещи мутными от выпивки глазами и легко может не заметить важного. Размышляя об этом, я понял, что представлял собой Митараи. Возможно, думал я, он хорошо видит то, что упускаю из виду я – и мне подобные. Примерно половина из того, о чем он говорил и в чем был абсолютно уверен, воспринималась как поток сознания пациента психиатрической больницы. Но когда я ложился в постель и возвращался мыслями назад, как-то вдруг становилось понятно, о чем вел речь Митараи. Он убеждал меня в своей правоте. И такое случалось часто.
Митараи очень вредил себе такой манерой изъясняться. Говори он немного проще, менее эксцентрично, запинаясь и с грустным видом, его слова убеждали бы каждого и не заставляли людей обливаться холодным потом. Какой бы сократовской мудростью ни были наполнены его глубокие философские речи, они все равно воспринимались как бред сумасшедшего. Но, несмотря на все это, Митараи казался мне неведомым магом-отшельником, поселившимся на вершине скалистой горы, которой мне представлялась его обшарпанная пятиэтажка, и бесстрастно взиравшим на простиравшийся внизу мир.
* * *
Я уже подходил к «офису» Митараи, как начал накрапывать дождь. Я пустился бегом, и, когда влетел в подъезд его дома, дождь полил сильнее. Поднимаясь с этажа на этаж, я видел в маленьких окошках на лестничных площадках, как по стеклу струятся потоки воды. Когда я вошел к Митараи, дождь уже лупил с такой силой, будто за окном бушевал тайфун.
Навещая его почти каждый день несколько недель подряд, я уже начал путаться, где работаю – на заводе или у Митараи в «офисе». Я боялся, что мои регулярные вечерние визиты вызывают у него раздражение, однако лицо его неизменно оставалось спокойным.
– Мне кажется, я умею играть на гитаре, – сообщил я Митараи в один из своих визитов. Я регулярно, в подробностях, докладывал ему о том, что вспомнил, на что обратил внимание. Мой приятель посмотрел на меня с видом главврача психиатрической клиники.
– Принести гитару? – спросил он, открывая дверь в другую комнату, где, как я уже знал, была его спальня.
Митараи вышел с двумя гитарами – большой и маленькой, которую передал мне и предложил попробовать.
– Боюсь, так сразу не получится, – смутился я. – Предположим, что-то я умею, но классику вряд ли потяну.
– Подожди, тут у меня ноты есть…
Митараи вытащил из ящика стола большую нотную тетрадь. Я увидел много-много тонких линеек, испещренных мелкими черными значками – нотами. Сверху от руки было наскоро написано название: Captain… и еще что-то.
– Ох!.. Не шути так. Я ничего в этом не понимаю, – робко промямлил я.
– Да ну!
– Скорее, какую-нибудь песню подыграть или что-то в этом роде… Попроще.
Единственное, что я знал точно: попса – это не мое. А смогу ли я изобразить что-нибудь в духе Уэса Монтгомери – это вопрос.
– Аккорды ты хоть знаешь?
– Да вроде знаю…
– И какие?
Я пробежался пальцами по грифу гитары; прижимая струны, взял аккорд, потом другой, третий…
– Вот как-то так…
– А вот такие блюзовые можешь?
Митараи сыграл несколько аккордов, двигая в такт плечами и притопывая правой ногой. Я знал, что он играет, и присоединился к нему. Наши гитары зазвучали в унисон.
И хотя ловко, как Митараи, мизинцем пользоваться не получалось, что-то мы все-таки сыграли. Мой партнер остановился, аккорды стихли, и вдруг Митараи завернул такую импровизацию…
Я был поражен и смотрел на него широко открытыми от изумления глазами. Пальцы его левой руки летали по грифу с невероятной скоростью. Ничего подобного мне раньше видеть не доводилось. Он по-настоящему потряс меня своим мастерством.
В каждой паузе, в обрыве музыкальной фразы было слышно, как шумно дышит Митараи. В отдельные моменты в его игре чувствовалась такая сила, что, казалось, струны вот-вот оборвутся и со звоном лопнут. Я в первый раз в жизни видел такое исполнение так близко, прямо под самым носом, и не мог и подумать, что на акустической гитаре можно так играть.
– Ну ты даешь! Просто нет слов! – вырвалось у меня, когда маленький сейшн в исполнении Митараи закончился.
– У тебя тоже ритм неплохой. Нормально. А импровизацию сыграть сможешь?
– Да ты что! Куда мне! Я и понятия не имею, как это можно сделать.
– То есть, похоже, джаз и рок-н-ролл ты всерьез не играл?
– Нет, конечно. А вот ты – просто мастер! Виртуоз! Бесплатно такое услышать… Мне даже неудобно. Ты настоящий гитарист, честное слово!
Митараи с задумчивым видом что-то буркнул и отмахнулся от меня рукой.
– Нет, правда, я слушал сейчас настоящую музыку. Она рождалась прямо у меня на глазах. На этом доме можно повесить еще одну табличку: «Школа игры на гитаре Митараи». Только на этот раз фамилию стоит написать катаканой, чтобы люди не путались.
– Думаешь, этим можно зарабатывать на жизнь?
Митараи по-прежнему пребывал в раздумье. Но я был настолько впечатлен его игрой, что упорно продолжал его нахваливать. Вот почему у него так много дисков джазовых гитаристов…
Сначала Митараи отвечал на мои слова неопределенным мычанием, но постепенно они возымели на него действие, и в конце концов он стал реагировать на них более внятно. В Японии настоящих гитаристов не сыскать, говорил он. Те, которые есть, только струны перебирать умеют. Между их жизнью и тем, что они играют, нет никакой связи. Это такая болезнь. Оказалось, Митараи весьма падок на лесть.
– А ты фолк или что-то в этом роде играл? Хотя у меня таких пластинок нет. «Битлз» только.
Митараи поднялся и достал со стеллажа пластинку в белоснежном конверте. Что-то в ней было знакомое.
– Это самый лучший их диск, – сказал он, ставя пластинку на проигрыватель. И тут меня словно током ударило.
