Айви, лежа, свернулась как можно плотнее. Ее спина и бедра по-прежнему отливали всеми оттенками коричневых и пурпурных цветов после побоев от матери Карлин, но только непроходящая боль от разлуки с Роуз сжимала ей грудь, и она не могла дышать. За ужином она просто сидела, гоняя по тарелке кусок капусты. Ночи тянулись дольше дней, потому что в тишине спальни ей то и дело мерещился плач Роуз. Она пока не сошла с ума, только поддерживаемая верой в скорое появление Алистера, который заберет их с Роуз отсюда, хотя и в этом Айви уже начала сомневаться, а ее мечты день ото дня погружались во тьму. Она все чаще представляла, как он продолжает вести свой привычный образ жизни, пока она и Роуз не знают ничего, кроме боли и страданий. Получал ли он ее письма? Беспокоился ли о ней, или ему было все равно? Зачем он приложил столько усилий, убеждая ее в своей любви, чтобы теперь попросту бросить на произвол судьбы?
События последних двух дней глубоко изменили Айви. Если бы он знал о том, что произошло, приехал бы наверняка. Содрогаясь от холода, она полезла под подушку и трясущимися пальцами взяла ручку. Все еще слыша плач Роуз, проходя мимо двери детской, она знала, что дочь по-прежнему находится здесь, в Святой Маргарите. И если какая-то крупица надежды оставалась, необходимо было бороться, потому что времени оставалось все меньше.
Любовь моя!
Я в ужасе.
Сегодня меня вызвали из прачечной в кабинет матери Карлин. Отец Бенджамин тоже пришел туда. Мать Карлин стояла в углу с притворной улыбкой на лице, а он сидел за ее письменным столом. Еще присутствовала незнакомая мне женщина. Отец Бенджамин предложил мне сесть, а я ощутила такой страх, какого не испытывала никогда прежде. Он представил мне женщину как миссис Кэннон, сотрудницу общественного совета, занимавшегося поиском приемных родителей для детей из приюта Святой Маргариты. Я сидела, глядя в пол, чтобы он не заметил моих слез, пока произносил, наверняка в тысячный раз, свои дежурные фразы: «Я беседовал с вашими родителями, и мы сошлись во мнении, что для вашего ребенка будет лучше, если вы передадите ее на удочерение. Отец не желает признавать ее, а потому ей всю жизнь придется быть объектом дискриминации и насмешек. Неужели вы хотите для нее такой участи: быть навсегда отвергнутой обществом и своими ровесниками, расплачиваться за плотский грех, совершенный вами? У вас нет средств, чтобы вырастить ее. Вы обе в итоге окажетесь на улице».
Сквозь слезы, виновато, я попыталась сказать, что раскаиваюсь, умоляла не отнимать у меня малышку. Но мать Карлин в исступлении заорала, чтобы я не смела прерывать священника. Отец Бенджамин снова спросил, хочу ли я такой доли для дочери, вечной расплаты за мои прегрешения. Он изнурил меня, я пала духом. А святой отец продолжал твердить одно и то же. Я ничего не смогу дать ей. Мои родители не желают принимать меня обратно в свою семью. Без меня у девочки сложится гораздо более счастливая жизнь. Она вырастет в доме набожных католиков, обретет любящих мать и отца. Я же настаивала, что хочу оставить ее, что она моя дочь. Умоляла его.
Незнакомая леди села рядом со мной. Она взяла меня за руку и попросила называть ее Хеленой. Сказала, что я должна подписать документы на удочерение Роуз. Повторяла, какая она красивая девочка, и потому у них не возникнет проблем с подбором для нее порядочной приемной семьи. Я же настойчиво просила ее связаться с тобой, назвала ей твое имя, но снова вмешалась мать Карлин. По ее словам, с тобой уже контактировали, сообщили о рождении ребенка, но ты не проявил к нему никакого интереса. Она улыбнулась, сообщая мне об этом, и этой ее улыбки я никогда не забуду. Миссис Кэннон вложила мне в пальцы авторучку и заверила, что я обеспечиваю самое светлое будущее для Роуз.
Я же наотрез отказалась ставить свою подпись. Мать Карлин ударила меня так сильно, что во мне вспыхнул гнев, какого прежде мне ни разу не доводилось испытывать, и я послала ее в ад, к дьяволу. Затем отец Бенджамин и миссис Кэннон поспешно вышли. В течение следующего часа мать Карлин сидела верхом на мне, с ножницами в руках, придавив меня к полу. Она лишила меня последнего, чем я еще могла гордиться, – моих длинных рыжих волос. И с каждым щелчком ножниц она намеренно задевала лезвиями кожу головы. Вскоре все лицо мне залила кровь. Затем, стоя надо мной, она заявила, что будь на то ее воля, я бы уже никогда не вышла из стен Святой Маргариты. Что маленькие шлюхи, какой она считала меня, неизменно плохо кончают, снова и снова наживая себе неприятности. И если я не подпишу бумаги, она порекомендует родителям сдать меня в сумасшедший дом.
А когда закончила речь, принялась избивать меня ремнем, потом открыла люк в полу, запихнула в дыру под ним и заперла. Пока я находилась там, в кромешной тьме, могла слышать лишь стук ее каблуков до тех пор, пока она не выключила свет и не вышла из кабинета.
Она бросила меня в люке на четырнадцать часов, без пищи и воды, в такой тесноте, что я не могла поднять руку, чтобы почесать кончик своего носа. Я ясно представила себе, каково это – быть похороненной заживо, и вскоре мною овладел панический ужас. Я начала кричать и дергаться, пытаясь головой надавить на крышку люка, хотя скоро поняла, насколько прочно она держится. У меня участилось дыхание. Воздуха не хватало. Я вдыхала и выдыхала так быстро, что возникло полуобморочное состояние, и даже узкое пространство будто кружилось вокруг меня. И чем больший страх нарастал во мне, тем меньше оставалось воздуха. Очень теплого, застоявшегося воздуха, пахнувшего лаком для пола и сыростью земли одновременно. Только заставив себя подумать о Роуз, я смогла немного овладеть собой. Вспомнив ее крохотные пальчики, ее маленький носик, ее голубенькие глазки, ее рыжеватый пушок на голове, я нашла силы успокоиться. Стала дышать медленно и размеренно, пока тянулся час за часом.
Эта ночь стала самой долгой в моей жизни. Сама не понимаю, как я выдержала пытку. Но что-то внутри меня в ту ночь умерло, и впервые со времени рождения Роуз мне уже не чудилось, будто я слышу ее плач.
Утром вернулась мать Карлин и спросила меня, подпишу ли я документы или же предпочту остаться в яме еще на день. Я ответила, что ничего не подпишу, и она, ни секунды не колеблясь, захлопнула надо мной крышку люка.
Когда она появилась снова уже ночью, я практически не могла дышать. Меня терзали жажда и голод. Из-под ногтей выступила кровь, потому что я постоянно царапала люк изнутри часами без перерыва.
Открыв яму во второй раз, она заявила, что, если я не поставлю подпись, они прекратят кормить Роуз, и это станет исключительно моей виной. Я вынуждена была подписать бумаги, но дала себе клятву непременно однажды разыскать Роуз. Когда-нибудь я найду способ сбежать отсюда и дам ей знать, как сильно я люблю свою доченьку.
Я не смогу продолжать жить в этом аду, если Роуз навсегда отберут у меня. Мне не известна причина, почему ты игнорируешь меня, почему забыл о нас. И мне уже все равно, что ты обо мне думаешь. Однако твой долг приехать и забрать нас из тюрьмы, в которую мы попали, в том числе и по твоей вине. И только в тебе наша надежда на спасение.
