Она издала тяжелый вздох и взялась за страничку, лежавшую поверх целой кипы, – первое из писем Айви, с чего все и началось.
12 сентября 1956 года.
Любовь моя!
Меня пугает отсутствие новостей от тебя. Все мои опасения оказались не напрасными и подтвердились. Я на третьем месяце беременности. Слишком поздно что-либо предпринимать. Значит, на то воля Божья, чтобы наш ребенок появился на свет.
Нана. Этим ребенком стала Нана. Ей до сих пор трудно было привыкнуть к этому факту, Сэм все еще сердилась на бабушку за то, что та не рассказала ей всю правду о письмах с самого начала.
Она догадывалась: Нана не думала, что Сэм найдет письмо. Нана попросту уснула, читая его. Но затем солгала о том, что обнаружила второе письмо, а потом третье. Причем даже не попыталась предостеречь Сэм, когда она безоглядно ринулась навстречу катастрофе, которая затронула их обеих. Вот с этим она никак не могла пока смириться. В конце концов, речь шла о ее любимой бабушке. Сэм понимала, насколько сложно было бы для Наны подобрать нужные слова для объяснения, но она обязана была хотя бы попытаться. Ради Сэм. Ради Эммы.
– Почему они так долго не выписывают меня? – через несколько дней после сердечного приступа Нана все еще находилась в больнице. – Я прекрасно себя чувствую, а у них не хватает коек для более тяжелых больных.
– Нана, у тебя был инфаркт, – напомнила Сэм умиротворяюще.
– В самой легкой форме, – фыркнула Нана. – И у меня случится еще один, если меня вынудят продолжать есть эту отвратительную пищу из больничной столовой.
– Извини, но мне в самом деле важно понять то, что случилось с письмами Айви. – Сэм посмотрела на Нану, пока та продолжала с отвращением разглядывать поднос с нетронутой едой. – Почему ты просто не рассказала мне правду?
– Просто рассказать правду? – Нана смерила внучку взглядом, совершенно новым, какого прежде она не замечала. – И какую же часть правды? О письмах? О Китти, угрожавшей мне? Я даже твоему деду ничего не рассказывала. А когда все началось, я уже не могла рассказать всю эту историю вразумительно. Понимала, сколько у тебя появится ко мне вопросов.
– Но я имела право знать! – Сэм почувствовала, как задрожал ее голос.
Она никогда прежде не ссорилась с Наной. Еще одни прекрасные отношения, отравленные ядовитыми токсинами Святой Маргариты.
– Конечно же, имела, и мне очень жаль. Я сама не перечитывала эти письма тридцать лет. Достала их только потому, что у меня был день рождения, и мне захотелось подумать о женщине, подарившей мне жизнь, поплакать немного. И впервые рядом не оказалось деда, который мог бы меня отвлечь своими расспросами.
– Но я была рядом, – уже совсем тихо сказала Сэм.
– Я была совершенно не готова к тому, что ты увидишь письмо, а еще меньше к твоей реакции… Сестра! – окликнула Нана усталую с виду женщину, которая быстрым шагом проходила мимо двери палаты по коридору и все равно не расслышала ее.
– Несправедливо винить меня за мою реакцию, Нана. Ты мне солгала, чего никогда в жизни не делала прежде. – Сэм утерла выступившие на глазах слезы.
– Я и не виню тебя. Мне самой становилось плохо от их прочтения. А твоя реакция на них… Это оказалось для меня чересчур. Ты накинулась на письма, как голодная акула. Не могла бы ты вызвать ко мне старшую медсестру, дорогая? Мне нужно вернуться домой. Я не могу спать посреди шума и суеты, не могу есть. От этой больницы мне становится только хуже.
Нана попыталась удобнее поправить подушки у себя под головой, сопровождая усилия тяжелыми вздохами.
– Хорошо, Нана. Ты все еще хочешь встретиться с Мод? Я рассчитывала привезти ее сюда завтра.
– Если на то будет воля Божья, завтра меня здесь уже не будет. Ей придется навестить меня дома.
– Но у тебя не пропало желание увидеться с ней? – спросила Сэм. – В конце концов, в биологическом плане она твоя бабушка.
– Ради всего святого, да, так и есть, но я ничем не обязана этой женщине.
Нана достала сборник кроссвордов и положила себе на колени, а потом открыла, давая понять, что разговор окончен.
Сэм отправилась на поиски старшей медсестры, но думала при этом, сколько всего она по-прежнему не знала о своей бабушке. Например, о ее жизни до того, как они нашли друг друга. О том, что у Наны была дочь, мать Сэм, взятая под полицейский надзор, родившая ребенка в подростковом возрасте, а потом умершая от алкоголизма. О боли от удочерения чужой семьей, чтобы позже узнать, как родная мать не выдержала невообразимых мучений и покончила с собой. Сэм все еще никак не могла основательно поразмыслить над всем этим. Не знала, с чего начать.
Теперь она вдохнула глубже, вернувшись к содержанию писем, от которых у нее кровь кипела в жилах, и постаралась взять себя в руки.
«Письма, автором которых является моя прапрабабушка, повествуют о мире, исполненном такой боли, как душевной, так и физической, о такой тяжелой работе, которая была бы трудна для любой женщины, но становилась невыносимой для девушек, которые были уже на восьмом месяце беременности.
«Монахини обращаются с нами беспредельно жестоко, – писала она в декабре 1956 года. – Начинают избивать тростями или всем, что попадется под руку, наказывая всего лишь за обмен парой фраз. Одна из девушек получила страшный ожог от раскаленной, как металл в доменной печи, простыни, только что прошедшей через сушильный агрегат. Теперь в рану еще и инфекция попала, она загноилась. А сестра Мэри Фрэнсис только и сделала, что однажды подошла к ней, чтобы отругать ее за неспособность работать в полную силу. Нам разрешено открывать рты только для молитвы или чтобы униженно произнести: «Жду ваших указаний, сестра». Мы молимся перед завтраком, а после завтрака отправляемся на службу в церковь. И перед тем как лечь в кровати, завершаем день молитвами. А потом для нас наступает черная пустота до звонка колокольчика в спальне, заставляющего нас просыпаться в шесть часов утра. Мы живем по звонку колокольчика. Нет часов, нет календарей, нет даже зеркал. Чувство времени в такой обстановке совершенно утрачивается. Мне ничего не говорят о том, что произойдет, когда у меня родится ребенок, но я знаю – в этом доме содержат младенцев, поскольку по ночам я слышу их плач».
После того как она в неописуемых муках родила ребенка, дочь Айви – мою бабушку – забрали у матери против ее воли. Айви постепенно опустилась на самое дно глубочайшей депрессии, не способная ни спать, ни есть. Ее единственной отрадой стало знакомство с маленькой девочкой по имени Эльвира».
– Итак, поясните для меня снова, с какой целью вы проникали на территорию бывшего приюта Святой Маргариты, причем дважды?
Сэм протяжно вздохнула, вспомнив о полицейском следователе, который после пожара задержал их с Фредом и доставил в участок для допроса. Он сидел, откинувшись в кресле и скрестив руки на своем округлом животе. Она же старалась детально отвечать на его вопросы, сохранять хладнокровие, помогать по мере сил, но детство, проведенное в полицейских участках вместе с непутевой матерью, оставило свой след.
