– Извращенец.
– Если вам так угодно.
Звали подмастерье Дунстан. Целую неделю он следил за мной. Мы беседовали и узнавали друг друга ближе. На восьмой день я позвала его к себе в постель, и он не отказался.
Духохирурги провели четвертую операцию: подменыш начала лепетать, говорить и петь, как самый обыкновенный ребенок в ее возрасте. Девчонка отчасти обладала моими воспоминаниями и потому ощущала со мной родство. Благодаря моей тени она всегда знала, где я. Ее тянуло ко мне. То долгое знойное лето превратилось для меня во временной лабиринт, где я одновременно скрывалась от подменыша и отыскивала укромные уголки для себя и своего белокожего возлюбленного. И неизменно в центре лабиринта маячил поджидающий меня операционный стол – его установили в комнате, которая когда-то в юности служила бабушке художественной студией.
Как и надлежит всем обреченным любовникам, мы неминуемо замыслили побег. У меня имелся кое-какой доступ к семейным деньгам, а у Дунстана, единственной обязанностью которого было караулить меня, – свобода перемещения. Близилась пятая, последняя для меня операция, вызревали наши планы.
Увы, ничто не вечно, а обреченная любовь и того короче. Апогея наш роман достиг не в день перед последней операцией и не в канун его, но за три дня до того, как из меня должны были вырезать душу. Простыни пропитались по́том, на полу валялись подушки, я, нагая, сидела у туалетного столика и мазала губы бальзамом из пчелиного воска.
– Все готово, – бросила я будто невзначай, – давай сбежим на два дня раньше. К восходу будем уже далеко-далеко за горизонтом.
Встревоженный Дунстан с трудом привстал на постели.
– Нет! – воскликнул он. – Нужно подождать! Ничего не выйдет, пока мы…
– Так я и думала, – сказала я и подарила ему страстный и долгий поцелуй.
Назвать меня алхимиком было бы преувеличением. Но меня обучали составлять любовные снадобья и тому подобное (этого уменияgrand-maman тоже недоставало), так что добавить в бальзам для губ сонное зелье не составило ни малейшего труда.
Когда Дунстан заснул, я натянула одежки, а его вещи закинула в рептиляриум. Пусть этот феев сын голышом объясняет своему начальству, как я умудрилась от него сбежать! Достала из шкафа самую большую свою сумочку, где лежала вся имевшаяся у меня наличность, мои часы «Картье» и несколько мелочей, которые можно было заложить, а также смена белья и прочее (я собиралась путешествовать налегке). Потом отправилась в комнату к подменышу. Пока у девчонки моя тень, с ее помощью можно меня выследить. Этого я допустить не могла.
Долго стояла я у постели спящей и смотрела на нее. А потом растолкала:
– Просыпайся, мерзавочка. Тебе уже дали имя?
– Нет, – ответила она, протирая глаза.
Я достала из сумочки куклю и отдала ей:
– Это Эсме. Пошли, нам сегодня ночью еще шагать и шагать.
И с тех самых пор мы с ней в бегах.
Нарцисса захлопала в ладоши с той дивной грацией, рядом с которой меркла любая непосредственность:
– Какая чудесная история и как замечательно придумано. Столько подробностей! Но ты в ней предстаешь эдакой кокеткой-манипуляторшей, которая использует секс как оружие, а в это, прости уж, сердечко мое, я просто не могу поверить. К тому же все это не объясняет твоего пристрастия к чтению.
Кошка ответила беспечным тоном, будто и не услышав прозвучавший в словах Нарциссы вызов:
– Люблю читать.
– Юридические документы. Еженощно.
– Я замешана в некой тяжбе. На кону большая сумма денег.
Фата Нарцисса с трудом сдерживала веселье.
– Ну разумеется! Тяжба! А ты зайцем разъезжаешь по железной дороге! Все сходится.
– Боюсь, я не имею права обсуждать это дело. Тебе просто придется…
– Ай-яй-яй! Ты совсем в меня не веришь. Ну да ладно, я позаботилась о том, чтобы решить твою проблему, в чем бы она ни заключалась.
Рядом с фатой Нарциссой материализовалась Королевна, ее любимица из приближенных хайнтов, и, опустившись на колени, что-то зашептала хозяйке на ухо. Эльфийка приподнялась и села:
– А, полагаю, советник Эддеркопп уже здесь!
[59]
Сперва советник показался Кошке огромным насекомым – согбенная бурая фигура осторожно, неуклюже, ощупью пробиралась к ним через лужайку. Но при ближайшим рассмотрении выяснилось, что это мужчина, худой, будто тростинка, согнувшийся пополам так, что туловище выше пояса вытянулось почти параллельно земле. В каждой из четырех рук Эддеркопп сжимал короткую трость для ходьбы. На глазах у него была повязка – фата Нарцисса настаивала, чтобы все посетители мужского пола надевали такую в ее «безодежные» дни.
Рядом материализовался Родольф (он тоже был мужчиной, но повязки не носил, потому что челядь не считалась) и подал прозрачную накидку Нарциссе и махровый халат Кошке. Облачившись, Нарцисса тут же порхнула на лужайку навстречу гостю, обняла его и поцеловала в щеку. Но когда попыталась стянуть повязку, четырехрукий Эддеркопп шлепнул ее по ладони.
– Ничего страшного, советник. Я уже благопристойна, словно ясное утречко. Ну… бывают такие утречки.
– Не вашу безнравственность опасаюсь я увидеть, – проворчал Эддеркопп, – но безнравственность этого злого, порочного мира. С радостью бы выколол себе глаза, лишь бы не видеть, но эти слабенькие слезоточивые приспособления нужны мне для чтения. Вы же не рассчитываете, что я брошу книги, когда и так уже от столького пришлось отказаться: от виски, красного мяса, табака, обычного и нюхательного, змеиного яда, цельного молока, жабьей плоти… продолжать можно до бесконечности. Где та непримечательная девица, с которой вы хотели меня познакомить?
– Ее зовут Кошка, и она очень мне дорога. Так что обращайтесь с ней соответственно. Кошка, Эддеркопп вот уже несколько веков представляет интересы нашей семьи, так что ты должна полюбить его так же крепко, как люблю его я.
Эддеркопп низко склонился перед Кошкой, а потом распрямился так, что его острый нос оказался вровень с ее подбородком. Все это время он втягивал в себя воздух. Кошка покраснела, когда поняла, что так он запоминает ее запах.
– Ну, – без церемоний сказал советник, – и зачем я здесь?
– У нашей Кошки затруднение правового свойства. Но она создание пугливое и не доверяет даже своей любящей сестричке. Думаю, тут уместна клятва?
– Как скажете.
Рядом с Эддеркоппом появился хайнт и вручил ему кубок с вином. Другой протянул маленький серебряный нож. Морщась от напряжения, советник сделал на пальце надрез и выдавил в кубок капельку крови. Потом передал вино и нож Кошке, и та повторила его действия. Проливая на землю немного смешанного с кровью вина каждый раз, когда произносилось имя собственное, Эддеркопп торжественно провозгласил:
