– Клянусь Пожирателем Лет и Темной Госпожой, Лабрисом и Лабиринтом
[60], само́й Богиней и ее консортом Балдуином соблюдать право на адвокатскую тайну и конфиденциальность в отношении этой женщины, назвавшейся Кошкой, кем бы она при этом ни являлась, какие бы преступления ни совершила, какое бы тяжкое наказание ни полагалось за молчание. Пусть же сии власти предержащие сделают меня глухим и безграмотным, чтобы не смог я больше читать или же слышать прочитанное, если я нарушу клятву.
Советник сделал глоток и всучил кубок Кошке. Она допила вино.
Эддеркопп выудил из жилетного кармана визитку:
– Загляните завтра ко мне в офис. В час змеи. Прихватите все имеющиеся документы.
Кошка уже собралась уезжать (Эсме сидела рядышком, а гримуар и прочие бумаги лежали на коленях), и тут в окно машины (на этот раз «бугатти») всунулась голова Нарциссы.
– У меня кое-что для тебя есть. – Она вручила Кошке кожаный кейс – как раз подходящего размера для документов.
– Это еще откуда?
– Ах, солнышко. Я же при деньгах, забыла?
– Я просто подумала: может, ты его наворожила?
– Деньги, милая, – это и есть волшебство, – отозвалась Нарцисса и почти невзначай добавила: – Ах да, вот тебе сумочка в тон, там мобильник и наличка на мелкие дамские расходы. Тебе лучше провести день в городе. Ко мне заглянут друзья – ну там пропитанные по́том простыни, разбросанные подушки, все дела. Буду рада, если надумаешь присоединиться, но мне кажется, не твое это. Спасибки!
Когда машина выехала из поместья Дома Сиринкса, ворота за ней закрылись и тут же снова слились с древними стенами. Кошка и Эсме мгновенно оказались среди трущоб. Хайнты, гномы и другие босяки сидели на крылечках, попивая упрятанное в бумажные пакеты дешевое пойло; курили крэк, свернувшись под грязными одеялами; ждали, прислонившись к кирпичной стенке, подходящей возможности, которая так никогда и не подвернется.
– По идее, наше появление должно их взбесить, – удивилась Кошка. – Но они на нас и не смотрят.
– Им нас не видно, мэм. – Водитель показал болтавшийся на зеркале заднего вида амулет. – Чтобы не узнали, что Дом Сиринкса прямо тут под боком.
– А почему поместье построили в таком дурном районе?
– Когда-то это был хороший район. А потом Дом Сиринкса одно за другим скупил все здания и начал сдавать их всякой голытьбе. Получилось вроде крепостного рва. Вряд ли теперь кто-нибудь, кому хватит сил разглядеть имение под защитными чарами, забредет сюда по ошибке.
Водитель высадил их возле Юридического собора – снаружи фасад с мраморными черными от копоти ионическими колоннами, внутри мрачное ветхое великолепие. По коридорам, где горели светильники из потускневшей бронзы, витал затхлый дух кедра, сигар и чистящих средств, а на гранитных полах змеились трещины, Кошка добралась до офиса советника Эддеркоппа. Оставила Эсме с раскраской и мелками в приемной под присмотром бдительного секретаря, постучала в дверь кабинета, и ее пригласили внутрь.
Почти все стены покрывали полки, прогибавшиеся под тяжестью громоздившихся на них книг, они нависали над стопками кодексов, бумажными кипами, полными свитков картонными коробками, пачками журналов, давно уже вышедших из дела. В самом дальнем темном углу прятался захламленный всякой всячиной рабочий стол, по обеим сторонам которого стояли ящики, где, разумеется, тоже лежали книги. Кошка пробиралась через этот хаос, и в голове у нее крутилась одна-единственная мысль: как тут все полыхнет, если обронить хоть одну спичку.
Когда она подошла, Эддеркопп поднял взгляд от недописанного письма, нацепил на нос пенсне и сморгнул. Схватив четыре короткие трости, он вскарабкался прямо через стол (только так и можно было из-за него выбраться) навстречу Кошке. Низко поклонился и поднял свой тонкий нос до уровня ее подбородка, шумно втягивая воздух.
– А-а-а. Юная протеже Нарциссы, вся взмокшая от тайн и недоверия. Добро пожаловать. Тут где-то было кресло. Отыщите его и присаживайтесь.
– Я… не совсем уверена, что это хорошая идея.
– Вы имеете в виду, не совсем уверены, что визит ко мне – хорошая идея. – Эддеркопп, запинаясь и пошатываясь, принялся искать кресло в кучах хлама. – Робость – свойство благотворное, хотя в вашем поколении столь немногие им обладают. Но это исправимо. Ага! – Он сгреб в охапку огромную кучу папок и писем и водрузил все это поверх ящика с глиняными табличками. – Говорил же я вам, что тут есть кресло!
Кошка смахнула пыль с предложенного честерфилда и села.
– Вы сомневаетесь в моей компетентности. Прекрасно. Укажите на любую книгу в этой комнате. Да, если угодно, там наверху. Имеете в виду ту зеленую? А! Оранжевую рядом! Вы выбрали «Краткую историю Клепсиды»
[61], превосходный выбор, весьма редкая вещица. – С неожиданной ловкостью Эддеркопп вскарабкался по стеллажу почти до самого потолка. Вернувшись, он вручил Кошке нужную книгу и повернулся спиной. – Теперь выберите слово и скажите мне, где именно оно располагается.
Кошка открыла страницу наугад:
– Четвертое слово, седьмая строка, страница сто сорок семь.
– Стерома, и снова превосходный выбор, ведь это слово обозначает небесный свод, твердь небесную, которая имеет для вас немалое значение. – Советник Эддеркопп протянул руку и забрал свою книгу. – Вы спрашиваете себя, как это он может знать не только одно какое-то словечко, но, предположительно, все слова во всех книгах в этом кабинете.
– Да.
– Я стар, дитя, стар и всю свою жизнь провел на службе закону – писал законы, применял законы, толковал законы, изобретал способы обойти законы… А еще на мне лежит проклятие абсолютной памяти – этой историей я, возможно, помучаю вас когда-нибудь потом, – и, следовательно, мало что может меня удивить.
– Но если вы дословно знаете тексты всех этих книг, зачем их хранить?
– По той же самой причине, по которой юная девушка вроде вас, изучив каждый дюйм тела своего возлюбленного, все равно желает касаться его, пробовать на вкус, наслаждаться его запахом. Кстати говоря… – Эддеркопп снова ловко и быстро вскарабкался на стеллаж, поставил на место книгу, спустился и принялся двигать сложенную из коробок башню. – Тут где-то было окно, я его видел каких-нибудь лет десять назад.
Верхние коробки с грохотом упали, их содержимое рассыпалось по полу, а за башней наконец обнаружилась занавеска. Советник отдернул ее, подняв облачко пыли, и комнату пронзил солнечный луч, в свете которого Эддеркопп сделался молочно-белым.
